Пассажирка - Александра Бракен

Этта пришла в себя на траве под щедрым покровом тени, в ушах гудело, голова раскалывалась – но она была в сознании. И не просто в сознании, а без тошнотворного головокружения, шедшего рука об руку с последними проходами.

Она села, вытряхивая из волос красные листья.

Прохладный осенний воздух казался практически золотым, пробиваясь через огненную завесу листьев. Повернувшись, Этта ничуть не удивилась, увидев раскинувшийся перед ней Люксембургский сад – видение в теплом дневном свете.

– Ты оказалась права, – Николас сидел, привалившись спиной к тому же дереву, потирая лицо. – C’est le Jardin du Luxembourg[4].

Этта не смогла сдержать слабой глуповатой улыбки:

– Скажи это еще раз.

– Что, прости? – переспросил он.

«Скажи еще раз», – подумала она. Его голос творил с французским что-то невероятное. Слова окутывали ее, словно теплый мед.

– C’est le Jardin du Luxembourg, – повторил он, явно сбитый с толку.

– А… какой, думаешь, сейчас день?

– Тот же, в каком мы проснулись в Лондоне, – ответил он, зная, о чем она думает.

Эттино платье порвалось в нескольких местах по подолу и из небесно-голубого стало коричневым – точь-в-точь под цвет мутных рек. Сапоги покрылись коркой засохшей грязи и перегноя, и не прикасаясь к волосам, было понятно, что в некоторых местах они просто стоят дыбом.

Николас быстро огляделся по сторонам – убедиться, что за ними не следят, – и принялся приглаживать ее вихры, собирая волосы на затылке и подвязывая их лентой. Он осторожничал, чтобы не коснуться ее кожи, а Этта изо всех сил сопротивлялась искушению опереться на его плечо или обнять за узкую талию.

Семь дней. Даже меньше.

– Пошли? – спросила она.

– Давай действовать медленно и осторожно, – сказал он. – Не хотелось бы наделать шуму…

А ей хотелось, что это было безопасно для него. Странно: миновав последние деревья и остановившись на краю тропы, Этта не могла понять, в какое время они попали.

Женская мода где-то между девятнадцатым и двадцатым веками: яркие, прекрасно скроенные жакеты с длинными юбками, мельтешащими сзади или украшенные слоями оборок, преувеличивающими естественные изгибы тела. Волосы прятались под чепцами и шляпками, украшенными цветами и лентами.

Мужчины, сопровождающие дам либо играющие в карты или шахматы, носили костюмы и шляпы. Некоторые прогуливались вокруг большого пруда с тросточками. Дети бегали между и вокруг художников и их мольбертов; женщины сидели рядом на скамейках, лениво беседуя. И это еще не все отличия от Люксембургского сада ее времени. Во главе сада, за центральным прудом, блестевшим на солнце, возвышался сам дворец, такой же величественный, как она помнила: словно уцелевшая часть Версаля, разрушенного временем.

– С нами все должно быть в порядке, – понизив голос, проговорил Николас. – Хитрость в том, чтобы ни с кем не встретиться взглядом.

Его словно бы поймали на крючок: вот он стоял подле нее, напряженный, словно мраморная статуя, а вот – побежал, будто пуля, перепрыгивая через ближайшую клумбу, взъерошив яркие цветочные головки. Женщины визжали, когда он пробегал мимо, мужчины кричали вослед – Николас не утруждал себя запруженной дорожкой вокруг фонтана, а срезал напрямую, прошлепав по неглубокому бассейну и выпрыгнув на другой стороне. Двое мальчуганов попытались последовать за ним, прежде чем были отловлены нянями.

На мгновение Этта остановилась, все еще протягивая за ним руку. Проходящий мимо старик с добрым лицом прижал что-то холодное к ее ладони – несколько монет.

– Подождите… нет! – начала она, пытаясь их вернуть. – Я не… неважно.

Сунув монеты в карман, она побежала за Николасом, пытаясь стряхнуть обиду от того, что ее приняли за нищенку. Все когда-то случается в первый раз, чего уж там.

Следовать за его темным силуэтом даже в толпе оказалось довольно легко: мимо статуй французских королев к тропинке, по ней – к ближайшей дороге. Наконец, он остановился, но его плечи закрывали, за чем он, собственно, побежал, пока Этта не встала прямо рядом с ним, в центре собиравшейся толпы зеваки.

Женщина – старая, если принять в расчет морщины, но элегантно высокая. Темная кожа глубокого земляного оттенка, волосы спрятаны под простенькой шляпкой. По сравнению с дамами она была одета просто, словно ее наряд был формой.

Опрокинутая корзинка упала к ее ногам. Этта засуетилась, пытаясь собрать жестянки, выкатившиеся из нее на тропинку. Когда она обернулась, рука Николаса все еще лежала у нее на плече, пока он объяснял на хрипловатом французском:

– Je suis vraiment désolé. Je croyais… ma mère…[5]

При этих словах выражение ужаса стерлось с лица старухи.

– De rien. – Она улыбнулась ему, поглаживая его руку. – Tu es un cher garçon[6].

Подняв корзинку, Этта молча передала ее женщине. Николас выглядел потрясенным, его грудь словно бы ввалилась.

– Au revoir[7], – проговорила женщина, слегка махнув.

– Ор… ур, au revoir, – удалось выговорить Этте, когда женщина заспешила прочь.

Николас смотрел торговке вслед, покачиваясь на ногах. Вода стекала с его штанов и ботинок.

– Было бы лучше оставаться незамеченными, да? – съязвила Этта.

Николас не ответил – просто стоял, словно врос в землю.

Лучше продолжать двигаться, чем рисковать оказаться увиденными стражами или полицией. Этта подцепила его под руку и повела по тропинке, лавируя среди деревьев и пикников, пока не нашла знакомое место: фонтан Медичи и длинный пруд, раскинувшийся перед ним.

Девушка отвела Николаса на ближайшую скамейку:

– Ты в порядке?

Он покачал головой, сглатывая.

Поглядев на сумку у него под боком, Этта стала рыться в ней, ища ему какой-нибудь еды – Николас явно был в шоке. Ничего не вытащив, она проговорила:

– Сейчас вернусь.

На монетки, данные ей стариком, Этта, старательно жестикулируя, сумела купить у торговца булку и маленький стакан лимонада. Сочувствующий кавалер из кожи вон лез, чтобы ускорить дело, подключившись с переводом и дав ей денег, которых не хватало.

К тому времени, как она вернулась к Николасу у фонтана, он уже пришел в себя, поднялся на ноги и прохаживался, разыскивая ее. Облегчение, отразившееся на лице юноши, заставило Этту ринуться к нему, осторожничая, чтобы не расплескать слишком много лимонада.