Ольга, лесная княгиня - Елизавета Дворецкая

– Свенгельд такую силу взял, мы и не ведаем, что с ним делать, – шепнула она будущей невестке. – А половина дани ему по самую смерть отдана. Ты примечай о нем… Он ведь тебе не сторона. Все равно, что свекр-батюшка будет. Инги отца уж много лет не видел, а Свенгельд при нем неотлучно. Всему учил – и на коне сидеть, и мечом владеть, и рати водить. Инги хоть уже и муж, не мальчик, а все равно без Свенгельдова слова мало что делает.

Эльга призадумалась.

Не слишком ее грела мысль обзавестись после свадьбы этаким «родным батюшкой». Свенгельд не выглядел злым: просто было видно, что до нее ему дела нет. Она для него – что муха на стене: он сам не намерен считаться с будущей женой своего воспитанника и удивится, если с ней будет считаться муж.

А мужу – придется.

Эльга твердо знала, что помыкать собой не позволит никому. Не зря же она – родная племянница Олега Вещего и видит во взглядах, обращенных к ней, почтение, приносимое его памяти!

В Киеве была и другая родня покойного князя. Его дочь, мать Олега-младшего, давно умерла, и князь Предслав сейчас был женат на другой женщине, из киевской знати. Но у Олега имелась сестра Ростислава, замужем за боярином Остроглядом. Все они встретили Эльгу очень хорошо: женщины нередко заходили к ней или зазывали к себе. У князя Предслава имелись юные дочки, и Эльга охотно проводила с ними целые дни. Без Уты ей не хватало девичьей болтовни и совместных посиделок.

И даже облик Уты здесь, в совсем новой обстановке, побледнел в памяти и отодвинулся так далеко, будто они не виделись уже лет десять.

Женщины часто расспрашивали Эльгу о жизни в Варягине.

Почитая родню, боярыня Ростислава жалела, что ей ни разу в жизни не привелось видеть братьев своего прославленного деда. Постепенно Эльга рассказала ей все про Плесков, про свою жизнь и даже, освоившись, тайком поведала про походы в лес к медведю.

Ростислава слушала ее, бледная от ужаса, с вытаращенными глазами.

– Чудо тебя спасло! – прошептала она потом, сжимая руку Эльги. – Божье соизволение! Ты под Господней защитой, хоть и не знаешь о том! Враг едва не поглотил тебя, а Господь послал воина – хоть он и язычник и грешник, Мистина Свенельдич, а сам не зная, божьему делу послужил!

– О ком ты? – не поняла Эльга.

– Господь наш Иисус Христос тебя уберег! Не дал над тобой поганское поругание совершить, спас чистоту твою для мужа.

– Христос? Вы разве христиане?

Эльга удивилась еще сильнее.

Она знала, что такая вера господствует в греческих землях и постепенно распространяется по миру; еще дома отец упоминал о христианах, которых встречал в Бретланде, Стране Франков и даже в Ютландии, своих родных краях.

Но здесь, в Киеве?

– Батюшка с рождения был Христовой верой просвещен. Князь моравский Ростислав, пращур наш, Христову ученью внял и просил у Рума и у греков учителей, дабы на языке моравском учили людей. И пришли тогда святые отцы, диакон Константин и монах Мефодий из города Солуни, и принесли книги, и учили моровлян слову Божию. «Хвалите Господа вси языци, похвалите Его, вси людие, яко утвердися милость Его на нас, и истина Господня пребывает во век»[9], – нараспев произнесла она, и даже глаза ее увлажнились. – Ну а потом…

Ростислава будто проснулась, и лицо ее погрустнело.

– Пришли в Моравию безбожные угры, и пала держава дедов наших. Когда батюшка с матерью своей, а моей бабкой, княгиней Святожизной, в Киев к Олегу князю прибыл, у них был священник, отец Димитрий. Да он давно умер, теперь некому людей учить, некому крестить. «Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие»[10], – так Господь говорил. Кто крещен водой и Духом, тому дана жизнь второго рождения и прощение грехов…

Ростислава осеклась, будто усомнилась: не сболтнула ли чего лишнего?

Эльга помолчала в некотором недоумении. Странно было думать, что моравский бог прислал Мистину в глухой плесковский лес, чтобы спасти ее из лап Князя-Медведя.

Откуда он про нее знал?

Какое ему было до нее дело?

«Хвалите Господа вси языци, похвалите Его, вси людие», – повторила она про себя.

В этих словах было нечто воодушевляющее, хоть и малопонятное. Это «вси людие», услышанное в Киеве, где смешались выходцы из разных родов и племен, под общим именем «русь» стремящиеся куда-то вдаль, казалось, означало гораздо больше, чем «все люди», которых она могла представить себе раньше. «Все», состоящие из кривичей, словен, полян, древлян, саварян, варягов и прочих, – были частью какой-то великой, немыслимой общности, намного превышающей род и племя не только численно, но и чем-то еще, чего она пока не понимала. Известная ей ранее плесковская русь почитала разных богов – славянских, северных, чудских и даже голядских; это не мешало ей жить в согласии, да и разница в обрядах была несущественная. И как они совместно приносили жертвы, так и, подразумевалось, боги совместно примут их. Но сейчас будто луч солнца мелькнул вдали за облаками: на миг померещилось, что некое неведомое божество широко распахивает объятия, готовое принять всех без разбору, любого рода, племени и языка. Одно – на всех, кто носит звание «человек». Здесь, в Киеве, где «все» такие разные, оно было бы вполне уместно.

Но одновременно что-то иное зацепило Эльгу в этой малопонятной речи и обратило мысли в другую сторону.

А когда она сообразила, что именно, по спине продрало морозом.

Сейчас, когда она впервые поведала вслух о своем последнем походе в лес, вылезло воспоминание, которому она все эти долгие дни старалась не давать ходу.

Когда Князь-Медведь вел ее в свое логово, они прошли через сторожу Буры-бабы. В воротах та угостила их киселем – пищей мертвых, и тем открыла дорогу в Навь.

На выходе обратно полагалось выпить живой воды и вновь присоединиться к живым.

Но ведь…

Она миновала сторожу, вися спиной вперед на плече у Мистины, при этом кричала и звала Уту… Сзади раздавались вопли и шум драки.

Казалось, лесные куды набросились на парней, осквернивших святилище! Беглецы промчались через ворота, потом неслись по лесу, ей приходилось прятать голову от хлещущих ветвей, и все же она пыталась разглядеть, бежит ли Ута сзади.

Какая там живая вода! Про нее никто и не вспомнил.

И вот получилось, что телом Эльга вышла в Явь, душой оставаясь в Нави… Никто об этом не знает, кроме нее самой.

Но… живая ли она на самом деле?

Помертвев от одной этой мысли, Эльга тайком оглядела себя, притронулась к щеке. Пальцы были холодны, но щека, как всегда, – мягкой, теплой, гладкой.

Никому не приходит на ум, что эта красивая девушка, которой все так восхищаются… принадлежит Нави.