Ольга, лесная княгиня - Елизавета Дворецкая

Нет, не может быть!

Она себя чувствовала как обычно. Не хуже, чем дома.

Даже горе от потери родителей отступило и виднелось сквозь дымку, уже не причиняя прежней боли. Здесь, в Киеве, Эльга стала почти другим человеком, живущим иной жизнью. А скоро она выйдет замуж, переродится из девушки в женщину, и все прежнее окончательно утратит над нею власть.

И все же было жутко.

Как будто она часть самой себя забыла на чужой могиле – и оттуда в душу постоянно веет холодом.

Эльга думала об этом по дороге домой, на Олегову гору.

И поэтому даже не заметила, что суета на княжьем дворе сегодня превышает обычную.

Она толкнула дверь княгининой избы, думая отдохнуть в полутьме и прохладе от жары ранней осени, и вдруг остановилась: в избе звучал мужской голос. Но это был не голос князя, единственного мужчины, который мог запросто сюда войти. И не жалобщик какой – голова с поклоном, руки с подносом. Хрипловатый резкий голос не просил, а скорее бранился.

Что за ворог в избе у киевской княгини?

– А мне плевать! – услышала Эльга, открывая дверь. – Сунулись бы они ко мне, я бы им дал возмещение! Да они должны в ноги кланяться, что живыми пустили! А коли не понимают своего счастья, так я научу!

Кто-то из полутьмы порывисто шагнул к двери, едва не отпихнув Эльгу, которая собиралась войти.

Она попятилась, вытаращив глаза от изумления. Какой-то рыжеватый, невысокий парень в серой шерстяной сорочке шагнул через порог и почти столкнулся с ней; окинув ее быстрым хмурым взглядом, в котором читалось мимолетное удивление, он пошел дальше, вон со двора.

Эльга вошла, собираясь спросить, что все это значит; увидев ее, Мальфрид, стоявшая с растерянным лицом, всплеснула руками и бросилась бежать.

– Стой! – закричала она, выпрыгнув за порог. – Инги! Иди назад! Иди, кому говорю!

Эльга вышла вслед за ней во двор.

Парень, который едва не сбил ее с ног, нехотя вернулся от самых ворот.

– Инги, – примирительно произнесла Мальфрид и протянула к нему руки. – Постой! Посмотри – твоя невеста приехала!

И указала на Эльгу, застывшую, будто деревянный кап.

Парень снова взглянул на нее.

Не помня себя от изумления, Эльга взглянула на него в ответ.

Они были почти одного роста, хоть он и раздался в плечах куда шире. Обыкновенное лицо, рыжеватые брови. Голова выбрита, как это делают в летних походах, чтобы не разводить вшей и не умереть от жары под шлемом с войлочным подшлемником. Поношенная серая рубаха мало вязалась с серебряной хазарской серьгой.

Холодноватые голубые глаза.

Перед Эльгой стояла ее судьба, а она все не верила в это.

И ему, похоже, было вовсе не до нее. Два раза проехав по девушке взглядом с ног до головы и обратно, Ингвар развернулся и без единого слова вышел за ворота.

Эльга в немом изумлении обернулась к Мальфрид.

Та безнадежно махнула рукой:

– Все по той драке деревлянской… Едва приехал, а сразу… Совсем вежество забыл…

«Это он? – хотелось спросить Эльге. – Мой муж?»

Но язык не поворачивался.

А между тем сомневаться не приходилось. Это он.

Тот самый, кого ей так расхваливали.

Захотелось расплакаться от разочарования и обиды. Эльга не отдавала себе отчета, что, глядя на Мистину, который ее сватал за Ингвара, и этого последнего представляла таким же, только еще лучше, как князь лучше любого в дружине.

А он… и посмотреть не на что, так еще и…

Ей было больно от этого оценивающего взгляда, в котором сквозь досаду пробивалось равнодушие, но никак не восхищение.

Слепой он, что ли?

Вся кровь бросилась ей в лицо; к счастью, возмущение вытеснило желание заплакать, и Эльга лишь сжала зубы.

Не понравилась она ему? Поди, в уличах получше видал?

«Ну, погоди же! – мысленно крикнула она ему вслед. – Если я тебе нехороша, так и я получше найду! Недолго будет и трудиться! Женишок, кривобокий горшок! Ты еще мне поклонишься!»

Этот день Эльга запомнила надолго.

Он ее просто оглушил.

Она сидела у Мальфрид, стараясь сдержать гнев и не выложить княгине, что думает об ее неотесанном брате. И о свадьбе с этим чучелом она мечтала, как о великом счастье? Что же ей – на роду напрядено быть отдаваемой каким-то сплошь медведям криволапым?

В глубине сердца она понимала: сама виновата, слишком много напридумывала, пока ждала.

Сравнения с девичьей мечтой мало какой живой человек выдержит.

Но вина не только ее: Ингвара ей перехвалили. Воспевая его отвагу в походах, кмети и воеводы не приняли в расчет, что девушка в придачу к этому ждет еще и красоты, и вежества. И сама их добавляет тому, о ком ее учат думать хорошо. А потом встречается с тем, что есть на самом деле…

Вдруг во дворе кто-то закричал:

– Ингоревы хазар бьют! Двор разоряют, жгут конец!

Среди «жидов хазарских» были разные люди: какие-то путем торговли со всем светом нажили большие богатства, другие сами, бывало, одалживали денег у воевод, как Леви бен Ханука. Лет пять назад тот занял у Свенгельда сто ногат, но в торговой поездке на него напали еще какие-то лиходеи, убили и забрали все имущество. Брат его Яаков, поручитель, оказался должен сто ногат, которых у него не было, из-за чего Свенгельд целый год держал его в цепях, пока иудейская община не собрала ему шестьдесят серебряных монет. Тогда Свенгельд выпустил должника под поручительство самых уважаемых обитателей Козарского конца; те вручили Яакову письмо с призывом к единоверцам собрать недостающее, и с этим письмом Яаков пошел по белу свету добывать оставшиеся деньги[11].

Жили они за крепкими частоколами, а те, что побогаче, и держали наемную охрану, набранную главным образом из варягов. В Киеве жидов не любили еще со времен хазарского владычества: поляне за близость со сборщиками дани, а русы – как соперников за власть над торговыми путями. К тому же бог у них был собственный и всего один, и он запрещал им тесные отношения с иноверцами – несмотря на то что последние их поколения уже и не знали других языков, кроме словенского, и многие «жиды» носили словенские имена. Например, старейшина Козарского конца – Гостята сын Кавара Когена.

Каждая ссора приводила к оскорблениям:

– Ваши деды у наших в холопах ходили!