В запредельной синеве - Карме Риера

Маркиз остался глубоко разочарованным встречей с королем. Дон Карлос показался ему не просто больным, но абсолютно немощным юношей. Хуже того: он был полным идиотом! У него плохо работали не только срамные части тела (как поговаривали о том при дворе), отчего он и не мог произвести на свет продолжателя династии, но и мозги, и даже в еще большей степени. «Боже мой!» — воскликнул Борадилья, едва покинув огромный, но темный, несмотря на солнечный день, зал, увешанный от пола до потолка мрачными полотнами. «Боже мой! – повторил он, не боясь, что старший камердинер примет его за сумасшедшего или невоспитанного человека. – Что же тут удивляться, что церковники едят нас поедом!» Наместник короля говорил на майоркском языке, которого при дворе никто не понимал. Его душил гнев, и, чтобы не наброситься на первого встречного с кулаками, он выпускал пар, разговаривая с самим собой.

Маркизу порекомендовали встретиться с первым министром, однако Борадилья так и не добился этой встречи. Секретарь сообщил, что его светлость так занят, что сможет принять наместника короля не раньше, чем месяца через два, а то и все три. Дон Антонио, исходя гневом и поджав хвост из-за своего полного поражения, однако мужественно держась так, чтобы никто ничего не заметил, вернулся в конце июня на Майорку.

О королевском дворе, который прежде ему так нравился, на сей раз он сохранил самые неприятные воспоминания. Мадрид, долгое время бывший самым любимым его городом, по которому он так тосковал, показался нынче беднее и унылее, чем Пальма: в ней, по крайней мере, находился замечательный собор, какого не было и в столице, и биржа, восхищавшая всех. Пускай последнее время на улицах Сьютат и встречалось бедняков больше, чем прежде, однако, в отличие от Мадрида, здесь никогда нельзя было увидеть такой толпы паралитиков, слепых, бездельников-попрошаек, осаждавших карету в поисках подаяния, даже угрожавших взломать дверцы и силой вырвать деньги… Что же до правителей, которых он имел честь представлять на Майорке… Маркиз покинул королевский дворец, радуясь одному: оба его внебрачных сына пользовались все большим престижем при дворе и увеличивали свое состояние благодаря удачной партии – обе свадьбы были не за горами. Однако вслух маркиз расхваливал, как всегда, красоты столицы и, всласть лицемеря, пел дифирамбы монаршей семье: дон Карлос де обрел доброе здравие и, полный сил, разумно правит страной; Мария Луиса скоро родит наследника… Судя по аудиенции, Его Величество поддерживает Большой совет Майорки.

– Но он не дал тебе никакого документа, никакой записки, которые бы это подтверждали! – жаловался маркиз де ла Партида, заподозривший наместника во лжи.

– Скоро он все пришлет, не волнуйся так, – заверил его маркиз со всей убедительностью, на какую был в тот момент способен, чтобы председатель Большого совета наконец оставил его в покое со своими вопросами.

Лишь племяннику дон Антонио признался в полном провале своего визита в Мадрид и наконец-то выговорился, поведав Себастья подлинные впечатления от увиденного при дворе.

– Мы просто стареем, дорогой дядюшка, и годы застят нам песком глаза. Мы всё видим в более черном свете, чем оно есть на самом деле. Всем бы такие несчастья, как у нас! Посмотрите на этих несчастных из Сежеля… Вот уже беда так беда!

– Да, им многое пришлось пережить… Но у нас командует церковь. И ничего с этим не поделаешь.

– Я женюсь, дядя, – сказал вдруг Себастья Палоу, резко сменив тему разговора.

– Пора, пора. Я рад за тебя. Теперь мне ясно, почему ты говоришь, что мы стареем: наконец-то ты образумился. Льюиза, наверно, очень довольна.

– Я женюсь не на Льюизе. Семейство Орландис разорилось. Они больше всех пострадали от конфискации имущества в Сежеле. Потери тети – ничто в сравнении с тем, что потеряли они. К тому же Льюиза мне никогда не нравилась, сами знаете…

– Но ведь ты ей давал напрасную надежду, а это совсем нехорошо, – произнес наместник короля, внезапно охваченный припадком морализма.

– Вы правы, и мне очень жаль. Все считали ее моей невестой, из-за этого она лишилась других партий. Ее трудно будет выдать замуж.

– И не только потому, что ты ей морочил голову… Помимо того, что у нее нет ни гроша приданого, она еще и уродлива, то есть я хотел сказать, что в ней нет шарма… Ну же, ты мне так и не сказал, на ком ты женишься. Надеюсь, твой выбор удачен.

– На Барбаре Бельпуч. И мы с вами, дорогой дядя, будем теперь еще и кумовьями…

Дон Антонинио Непомусено был изумлен. Он и представить не мог, что младшая сестра его жены могла хоть как-то заинтересовать Себастья, а тем более в качестве будущей жены. Год назад Барбара осталась вдовой одного из самых богатых мужчин Майорки. От него ей перешло солидное состояние, сколоченное, как и у многих на острове, благодаря торговле с заморскими землями, однако муж Барбары уже давно не вел дел ни с корсарами, ни с обитателями Сежеля. Невестка наместника короля была уродливей, чем Льюиза Орландис и его жена вместе взятые. Кроме того, Барбара отличалась невероятной набожностью, так что маркиз, даже час спустя после ее отбытия из дворца, мог сказать наверняка, что она их посетила, учуяв запах ладана и святой воды, который постоянно исходил от ее одежды. И наконец, невестка давно уже перезрела: она была как минимум на десять лет старше его племянника. Наместнику короля стоило немалых усилий переварить неожиданную новость. Себастья даже пришлось первому спросить, что дядюшка скажет на это и благословляет ли он его выбор. Хотя Себастья был сыном двоюродной сестры маркиза, он тем не менее считал дона Антонио главой семейства. К тому же дядя был самым известным человеком из всей родни.

– Я нахожу эту партию подходящей, если она отвечает твоим желаниям. Состояние моей невестки немалое, – ответил наместник короля. – Но ты не находишь, что она старовата для тебя?

– Мне всегда приходились по вкусу зрелые женщины. Та, которая мне нравилась больше всех – вдова Сампол, – тоже была старше меня.

– Вдова Сампол – красавица и старше тебя всего на пару лет.

– Меня никогда не привлекали юные девочки, дядя, – сказал Себастья безо всякой задней мысли, но, сам того не желая, попал не в бровь, а в глаз наместнику короля.

– Твое замечание, милый племянник, совсем неуместно. Я дорого заплатил за свою слабость. Мавританки были отправлены в Алжир и там отпущены на свободу. Так, по крайней мере, мне доложили. Что еще ты хочешь от меня?

– Я не хотел вас задеть, дядя, клянусь вам. Да ведь вы сами мне говорили: в темноте все женщины одинаковы – что старухи, что молодые, что уродки, что красотки. Все равно нужны они для одного… И Барбара мне вполне подходит.

– Безусловно, ведь у нее туго набит кошелек.

– Вот именно. Вас мне не нужно обманывать. Сейчас деньги мне нужны как никогда. Я знаю наверняка, что кое-кто не прочь пощекотать мне нервы и упечь в Черный Дом. По словам судебного следователя, этого жалкого подлеца, раз у меня нечего конфисковать, то святая инквизиция благосклонно воспримет от меня какое-нибудь подношение, благородный дар… Что скажете, а? Льябрес намекнул на это летописцу Анжелату, а тот, естественно, немедленно сообщил мне. То есть о весомом подношении, которое сотрет из памяти инквизиторов воспоминание о подгнившем плоде с королевского дерева. Что же до вас, дядюшка…