Глобальное потепление - Яна Дубинянская

— Ну что, — наконец подал голос Ливанов, — жива пока?

— Не дождешься.

— Никогда не сдаваться — оно, конечно, неплохо, — он потянулся, поворачиваясь с боку на бок на песке, словно довольный жизнью тюлень. — За что тебя, видимо, и ценят в твоих новостях. Но, с другой сто…

— В новостях меня, допустим, уже не ценят, — мстительно сказала Юлька. — После того, как кое-кто якобы договорился, блин.

Не собиралась она ему об этом напоминать, но раз уж сам первый начал… пускай знает. Пускай попробует выкрутиться, а мы понаблюдаем, наверняка захватывающее зрелище.

Ливанов резко повернулся к ней лицом, приподнялся на локте:

— То есть?

— У Михалыча строго с дисциплиной, — пояснила она. — И ты должен бы об этом знать, если и вправду когда-нибудь с ним пересекался. Или тоже выдумал?

Он смотрел странновато, в упор, то и дело ритмично хлопая ресницами:

— Подожди, не так быстро. Тебя уволили с работы, что ли?!

— Не бери в голову, — великодушно разрешила Юлька. — Я понимаю, когда всем постоянно врешь, трудно прерваться и сделать исключение. Тем более для какой-то там меня.

Отвернулась, вытянулась всем телом, опустив затылок на песок; придется мыть голову, но ничего, зато кайф. Солнце еще не поднялось высоко, и на бесконечное прозрачное небо можно было смотреть, слегка прищурившись, сколько захочешь.

И реально чуть не заорала от неожиданности — когда ее схватили за плечи, встряхнули, оторвали от песка, приводя в сидячее положение. Сдержав вопль (ибо нефиг), часто захлопала глазами навстречу ливановской физиономии, нависшей близко, чересчур близко, гораздо ближе, чем надо:

— Юлька. Запомни раз и навсегда. Никогда я тебе не врал, а уж тем более так, чтобы создать серьезные проблемы. Ты дура, если подумала на меня, я всегда говорил, что ты дура, за это я тебя и люблю, хотя казалось бы.

Он ослабил хватку, и Юлька высвободилась, поерзав плечами; Ливанов не обратил внимания, продолжая говорить:

— Я твоего Ивана Михалыча действительно знаю, давно, еще по «Пресс-лиге», и я с ним говорил, и он сказал совершенно точно и однозначно, что ты можешь остаться в экспедиции до конца недели, он тебя отпускает. Так и выразился, этими конкретно словами! Понять его превратно было совершенно исключено. Ты мне веришь?

Юлька пожала плечами. Потом улыбнулась. И, наконец, кивнула: попробуй ему не поверить, с его отчаянно вытаращенными, совершенно детскими глазищами, немыслимым образом объединенными общим фронтом с чисто мужским агрессивным напором. Во всяком случае, на гнилую отмазку все им высказанное ну никак не тянуло. Мог бы сочинить и чего-нибудь покреативнее.

— Так ты сейчас где? — озабоченно спросил Ливанов.

— Нигде, — легко отозвалась Юлька. — Из новостей поперли, «Супер-Мост» закрыли. В свободном плавании.

— «Супер-Мост»?

Он сделал смешное движение: будто хотел залезть в карман брюк, но ни брюк, ни, соответственно, кармана, на нем не имелось. Однако, надо же, вспомнил:

— Подожди. Это куда меня звали в эфир, а я…

— Два раза, — безжалостно подтвердила она. — А я его вела.

Ливанов отвернулся, спрятал лицо в ладони, взъерошил мокрые волосы и застонал сквозь зубы; стон постепенно переходил в непечатную лексику, и это было даже не очень противно — настолько трогательно и смешно. Пожалуй, за проигранный подчистую заплыв мы квиты, решила она. Придвинулась ближе, коснулась его плеча и проявила снисхождение:

— Его и так и так бы закрыли.

Он обернулся:

— Слушай, но это же ужас. Я перед тобой получаюсь кругом виноват. Что для тебя сделать, Юлька? Хочешь, я поговорю с нашими журналистами, с тем же Юркой Рибером, устроим тебя где-нибудь на корпункт…

— Ага. Я еще не работала на эту страну. Не переживай, как-нибудь сама.

Но Ливанов все-таки переживал, зримо, преувеличенно, явно неравновесно по отношению к его реальной или нет, но уж точно давно позабытой и прощенной вине, вообще со всех сторон малоадекватно и вместе с тем, похоже, искренне. И совсем уж нелепо, думала Юлька, убиваться по поводу какой-то там потерянной работы, неувязки, накладки, недоразумения, которых сколько угодно случается в жизни, — когда есть подводные насечки на камне, неминуемая катастрофа, глобальное потепление.

— Значит, так, — Ливанов выпрямился и посмотрел на нее в упор сверлящим повелительным взглядом. — Для начала свожу тебя сегодня на тусню по случаю открытия фестиваля. Там намечается закрытая вип-вечеринка, познакомим тебя с кем-нибудь полезным для твоего фильма. Потом будем думать дальше. Я, знаешь ли, очень не люблю быть перед кем-то виноватым. Меня от этого физически крючит — так что придется, Юлька, не отвертишься, при всей своей дурацкой банановой гордости.

И не успела она выдать что-нибудь убедительно протестующее, как он продолжил задумчиво, глядя уже мимо нее, вдоль серебряного соловецкого пляжа:

— А вообще непонятно ни разу, как так могло получиться.

* * *

Юлька пришла подчеркнуто в джинсовых шортах, бахромистых, драных чуть не на самом интересном месте. Честное слово, Ливанов обожал ее донельзя и сообщил ей об этом, мимолетно прощупав дырку насквозь. Юлька попробовала дать по рукам, не попала, захихикала, покраснела, ляпнула какую-то глупость; вообще-то она нервничала, и заметно, как ни пыталась скрыть.

Накрыли в столовой главного сандормоховского корпуса, рассчитанной на одновременное питание десяти этапов (детей в честь вип-гулянки накормили сегодня ужином на час раньше): квадрат из фуршетных столиков посреди огромного помещения смотрелся сиротливо, а оставшиеся столы, расставленные по периметру в два яруса, и вовсе наводили на странноватые ассоциации. Впрочем, для Соловков оно вполне логично и даже где-то стильно.

Когда Ливанов с Юлькой, преодолев рамку и фейс-контроль — драные шорты явно не понравились охраннику, но смолчал, куда бы он делся, даже покривился не слишком, — вошли в зал, основная тусня уже собралась и клубилась, вяловато, трезво, не набрав еще приличного ускорения. Разумеется, их тут же заметил Оленьковский, подпрыгнул, замахал призывно, однако на данный момент он, к счастью, уже выпивал с кем-то: судя по джинсам и блейзеру, повернутому козырьком назад, с человеком новой волны, полным бабла, влиятельным в мире кино, — а потому кинуться навстречу не мог. Ливанов помахал ответно и развернул Юльку в противоположную от Оленьковского сторону, направляя к столу.

— Кто это? — нервно шепнула она.

— Один идиот, — честно ответил Ливанов. — Тебе нафиг не нужен. Что будешь пить?

— Сок. Апельсиновый.

— Не дури. Держи шампанское, раз такая.

Он как раз наливал ей, в несколько приемов, присаживая пену, когда подрулил кинокритик Половцев, самое оно. Писал он поверхностно, нудновато и часто злобно, однако в целом правильные вещи, а в жизни был хоть и наглый не по способностям, но славный и, главное, безотказный, Юльке пригодится.