Правила одиночества - Самид Агаев

— Ты за что перед этим выпил? — задумчиво улыбаясь, спросил Караев.

— За дружбу народов. А что?

За это, пожалуй, я выпью, — Караев взял в руки рюмку, — знаешь, опасения, которые я тебе высказываю, это только верхушка айсберга, конечно, мне не хочется вложить деньги, затем уносить ноги из России, а такой вариант возможен. Людская память коротка, когда-то в Германии тоже не верили, что Гитлер придет к власти. Но даже не в этом дело. Чувство, которое я испытываю и которое меня останавливает, это не опасение, поверь, это обида, я никак не могу осознать, что все это происходит со мной, что великая страна поступает со мной как с пасынком, как с чужим. Мы, как щенята, тянемся к сосцам матери, а она, приучив к груди, нас отталкивает, теперь она говорит, что мы чужие. А мы все никак не можем в это поверить, мы не уходим.

Знаешь, моя племянница, когда была маленькой, имела одну особенность: она, когда ее наказывали, не отстранялась, не уходила обиженная, а наоборот, ревела и цеплялась за меня, прижималась все сильнее. Меня это всегда забавляло. А теперь мне впору смеяться над собой. Я не то что не могу с этим смириться, я даже не могу этого понять. Нынешний Азербайджан, к примеру, вошел в состав Российской империи в 1813 году после русско-иранской войны. Не было такой страны, ее создал русский царь. Почти двести лет совместной жизни, и как будто ничего не было.

— Да, я понимаю, — сказал Сенин.

Понимания здесь мало, это надо испытать на собственной шкуре: как родная мать не пускает тебя на порог. Во всем мире происходит интеграция. Евросоюз, Шенгенский союз, Европейское сообщество — размываются границы. Они ликвидируют национальные валюты, переходят на евро, а мы вводим валюты и переходим на латы, литы, таньга и манаты. Мы что же, живем в Зазеркалье? Я жалею о прежнем времени. Конечно, при старом режиме у меня не было бы бизнеса, еще чего-то не было бы, несущественного, подчеркиваю. Потому что в Библии сказано — не хлебом единым жив человек. Но у меня была жизнь, которая мне нравилась. Я окончил институт в Москве, работал технологом на консервном комбинате в захудалом городишке на окраине Советского Союза, и я получал зарплату двести пятьдесят рублей — столько же, сколько получал житель столицы. Раз в год я брал бесплатную путевку в профкоме и ехал в Прибалтику, Крым, Среднюю Азию, и везде я чувствовал себя если не как дома, то как желанный гость. И если за всем этим стояла КПСС, то я жалею, что не был ее членом, и у меня не было рычагов власти, так просто я бы не отдал эту страну… Так что, брат, предлагаю выпить за Коммунистическую партию Советского Союза.

— А что, — сказал Сенин, — я за, при них все-таки порядку было больше. Допустим, кран прорвало, а сантехники не идут. Набираешь телефон райкома партии, говоришь дежурному, а он там сидит зевает, ему спать хочется, так он, чтобы сон разогнать, такую взбучку им устроит, что к тебе вся бригада в момент приедет. А сейчас, хоть обзвонись, только ленивый тебя не пошлет, и ему за это ничего не будет. И это при том, что платим мы за квартиру намного больше, чем при советской власти. Так что слава КПСС!

— Да при чем здесь краны? Не это главное, черт бы с ними, с кранами, у нас была великая страна. Великую Российскую империю разрушили евреи, а СССР погубили армяне, если бы тогда, в восемьдесят девятом, их бучу в Карабахе пресекли в зародыше, жестко, ничего бы не было. Их «национально-освободительные» инициативы дали цепную реакцию. Давай, за дружбу народов, чтобы это опять вернулось.

— За такой тост одной рюмки мало, давай еще по одной, — Сенин вновь наполнил рюмки. — Так что насчет рынка, что власти передать, отказ, неужели откажешься?

— Дай мне еще один день, — сказал Караев после долгой паузы, — завтра ответ дам.

— Не вопрос, — согласился Сенин, — ну, ладно… Как Галя поживает?

— Какая Галя? — удивился Караев.

— Девушка твоя.

— Маша.

— Извини, но у Караева столько девушек, и не сосчитаешь, а где уж упомнить. Так как поживает Маша?

— Мы расстались.

— Как, уже, окончательно?

— Ну, не то чтобы окончательно, она ушла, потом вернулась, и у меня не хватило твердости не пустить ее. Но это ненадолго, мы все равно расстанемся.

— Послушай, ну так нельзя, нельзя так поступать с молодыми девушками, пробросаешься. А что случилось-то?

— Она заговорила со мной о женитьбе.

А вот это она зря, это с ее стороны была стратегическая ошибка, я всегда удивляюсь тому, как женщины, будучи хитрыми от природы, поступают так глупо. Мужчину нельзя принуждать, его нельзя заставлять, его надо подвести к этой мысли и ждать, терпеливо ждать. С мужчиной надо поступать, как поступил мудрец с тонущим богачом: все кричали дай руку, а он не давал и продолжал тонуть, пока мудрец не сказал — возьми руку. Здесь примерно то же самое происходит, от мужчины вообще нельзя ничего требовать, все должно от него исходить. Вот я, например, если жена говорит, сходи за хлебом, сразу хромать начинаю, а если она просто констатирует, что дома нет хлеба, и продолжает заниматься своими делами, моет посуду, допустим, тут я великодушно предлагаю сходить за хлебом. Все довольны, и хлеб дома появляется. Нет, ну ты зря смеешься. Это много значит. Одно дело, когда к тебе с ножом К горлу: дорогой, ты должен на мне жениться. А другое, когда она робко говорит: как бы я хотела стать твоей женой. И ждет. А ты бы пообещал жениться, что тебе стоит, ты же не в суде находишься. Неужели тебе не жалко отпускать молодую девчонку, это ведь такой праздник, — мечтательно произнес Сенин.

— Не стану врать, что мне все равно, — признался Караев, — на сердце какая-то тяжесть, грусть присутствуют. Даже к собаке человек привыкает, а к человеку и подавно. Вот так всегда: спишь с кем попало, а потом переживаешь… Это я не к тому, что она плохая, а я хороший — просто мы разные, и у наших отношений нет перспективы. От одиночества все это, не от хорошей жизни. Робинзон Крузо вон с козой на острове жил, спасаясь от одиночества. Я, может, тоже виноват, что дал ей надежду, хотя нет, это я на себя наговариваю, она сама вообразила бог знает что. Я не люблю ее, а жизнь с нелюбимым человеком здорово укорачивает жизнь.

— Ну ладно, — добродушно сказал Сенин и предложил: — Давай еще по одной?

— Я не буду, — отказался Караев.

— Я тогда с твоего позволения, — Сенин налил себе, — ну ты не грусти, а то я смотрю, ты какой-то смурной. Девушки приходят и уходят, а мы остаемся.

— Я вовсе не из-за этого грустен, — сказал Караев, — моя печаль оттого, что я чужой, и не только в связи с нынешними геополитическими событиями. Только сейчас понимаю, что всю жизнь был чужим, но мне понадобилось дожить до сорока, чтобы понять это. Я уехал из родного города в неполные пятнадцать лет, и с тех пор возвращался туда только на каникулы или в отпуск. Но во всех городах, которых я жил, учился или работал, я был чужим. Человек не должен покидать отчий дом, он должен жить там, где родился, только там, на своей улице, в своем квартале, в своем городе он свой, извини за тавтологию. Он должен жить со своими родителями до их смертного часа, это его долг. А я отсутствовал в то время, когда моя мать умирала от головной боли, и я не могу себе этого простить. Последние годы жизни она провела как король Лир. Какое-то время странствовала от одного чада к другому, не находя нигде приюта. Затем жила одна, целыми днями сидела во дворе, зимой — у окна, провожая взглядом прохожих. Никого из нас не было рядом с ней.