Трибунал - Свен Хассель

— Убери свои грязные пальцы от моего безупречного мундира, — рычит он, пытаясь ударить ее мешком. — Может, ты не знаешь, кто я? Вытащи сено из ушей и слушай, крестьянская корова! Я советский государственный служащий, образованный человек, знаю наизусть все уставы, а ты — жалкая контрреволюционерка, которая хочет завладеть моими трудно заработанными деньгами. — Швыряет в нее кружкой. — В ГУЛАГ тебя! Лыжи там, в углу!

Жена бежит в гостиную и бросается, плача, на диван.

— Повой, повой, женщина! Это старый трюк. Даже самый глупый советский служащий его знает! Думаешь, можешь отделаться от ГУЛАГа, проливая слезы? Ошибаешься. Мы, советские служащие, тверды, как стены рудников в Казахстане, и в этом ты скоро убедишься. Поедешь с первым же эшелоном на рудники. ГУЛАГ плачет по тебе! Отправляйся туда! А я иду спать! — Тяжело дыша, Степан входит в спальню и так сильно ударяется головой о притолоку, что содрогается весь дом. — Только ударь еще раз, корова, и я тебя застрелю, — рычит он из глубины спальни. И свертывается на постели калачиком, как мокрая собака.

— Перестань, Степан! Давай помогу снять брюки. Ты насквозь мокрый! Простудишься, если будешь спать в мокрой одежде!

— Простужусь! — возмущенно кричит он, отчаянно хватаясь за брюки. — С ума сошла? Служащие Советского государства не болеют капиталистическими болезнями. — И неожиданно переходит на доверительный тон. — Послушай, Ольга, мы должны держаться друг за друга, пока не выиграем войну, иначе кончится тем, что сюда придут американские евреи и будут насиловать наших женщин.

— Но они на нашей стороне, — изумленно восклицает она, вешая его мокрые синие галифе на спинку стула.

— Ты так считаешь, троцкистская тварь?! — кричит он, чувствуя, как в груди поднимается приятный гнев. — Разве не знаешь, что еврей Троцкий сбежал в Америку и отдал гнусной американской армии наш коммунистический молот, чтобы сокрушать русских? Но ты не знаешь советского народа. Вот что мы сделаем с ними!

Он раздирает подушку в клочья. Перья тучами летают по спальне.

— Смотри, что ты наделал! — горько плачет Ольга, пытаясь собрать остатки подушки. — Где нам взять новую?

— Более важных забот у тебя нет. Это когда наше отечество ведет бой не на жизнь, а на смерть?

Степан выбегает и спальни, хватает вязаную коричневую скатерть и бросает в печь.

— С ума сошел?! — кричит она, пытаясь спасти скатерть от пламени.

— На моем служебном столе не будет скатерти фашистского цвета, — кричит он, шуруя кочергой, чтобы огонь горел ярче. — Дай мне мой автомат, женщина! Быстро! Мы должны быть готовы! Немцы этой ночью придут сюда!

— Пьяная скотина, — плачет Ольга и идет спать на диване. Но перед этим, наученная горьким опытом, прячет автомат.

Наутро Степан чувствует себя ужасно. Голова гудит, как улей, спину ломит. Он чихает и кашляет. Изо всей силы сморкается и вытирает пальцы о штору.

В обвиняющем молчании Ольга готовит завтрак. По опыту она знает, что муж до конца дня будет, мягко говоря, немногословен.

Степан надевает шубу с широкими погонами, вешает на плечо ППШ и нахлобучивает шапку с красной звездой.

— Пойду, посмотрю, все ли в порядке и не пытаются ли убежать олени, — говорит он извиняющимся голосом, примирительно улыбаясь.

Степан с трудом идет по деревенской улице навстречу воющему ветру и торжественно клянется себе не заходить в «Красный ангел», хотя горло взывает о выпивке.

Когда он подходит к псарне, появляется лопарь Золиборз в нартах, запряженных парой оленей.

— Беги, Степан Боровский, — возбужденно кричит он, — возвращайся в Москву, запрягай в упряжку своих собак и гони во всю прыть! Идут немцы!

— А ну, дыхни, эскимос, — приказывает Степан, приближая нос ко рту лопаря.

— Я не пьяный, товарищ Степан. Трезвый, как Божий Сын на кресте! Поверь, я видел немцев! Они много говорили, я ничего не понял, но видел в их безумных глазах, что они идут убить всех, рожденных русской женщиной!

— Если ты не понял их языка, откуда знаешь, что это немцы? — недоверчиво спрашивает Степан. — Может, это наши сибирские патрули. Их ты тоже не смог бы понять!

— Это были немцы, товарищ Степан. Они ударили меня только один раз и не били ногами, хотя были очень злы. Сибиряки стали бы меня пинать, а потом расстреляли бы. Эти люди меня отпустили. И те, кого встретил мой брат, тоже отпустили его.

— Когда ты их встретил? — с беспокойством спрашивает Степан, глядя на холмы.

— Часов пять назад. Перед тем как ветер сменился и задул с востока.

— Откуда мне знать, когда сменился ветер? Я не предсказатель погоды. Я милиционер! Не врешь ли ты мне, поедатель тюленей? Думаю, ты знаешь, где находится Колыма?

— Я все про нее знаю. Мой дед был там!

— Где сейчас эти немцы? — со страхом спрашивает Степан, держа автомат наготове.

— В тундре, — отвечает лопарь, указывая на северо-восток. — Степан Боровский, не думаешь ли ты стрелять в них? Тогда пусть смилуется над нами небо! Они и без того злые. Если кто-то выстрелит в них, они уничтожат деревню!

— Пошли! — решительно приказывает Степан. — Идем в «Красный ангел», там все обсудим. Нужно составить план, чтобы немцы не подумали, что мы глупее их!

Женя сидит, развалясь в шезлонге. Шезлонг представляет собой ее радость и гордость, некогда он принадлежал кинорежиссеру с государственной киностудии. Съемочная группа забыла его вместе со многими другими вещами восемь лет назад, когда снимала в деревне любовную сцену.

— Немцы здесь, — в отчаянии кричит Степан, входя в дверь. — Этот лопарь и я видели их!

Женя от испуга падает вместе с режиссерским шезлонгом. В кафе поднимается неистовое смятение. Даже старая охотничья собака-медвежатник лает во весь голос.

Григорий, спавший под столом с двумя упряжными собаками, бросается к окну и возбужденно стреляет в снег, но мало-помалу все успокаиваются и начинают расспрашивать лопаря.

— Совершенно уверен, что это немцы? — недоверчиво спрашивает Михаил. — Ты ведь не понимаешь ни по-немецки, ни по-фински.

— Какое это имеет значение?! — кричит Григорий. — Немец — это немец, даже если говорит по-еврейски; от этих коварных тварей вполне можно ожидать такого!

— Что они сказали тебе? — спрашивает Юрий. — Только без выдумок, ясно?

— Сказали — уходи, а то убьем. Пули — дело нешуточное, они не разбирают, в кого летят!

— Если не понимаешь по-немецки, откуда ты знаешь, что они говорили? — удивленно спрашивает Женя.

— Они сказали это по-русски, — упорствует лопарь. — Они знают много языков. Но немца ни с кем не спутаешь. Они хорошо образованы, как и евреи. Не то что наши солдаты, которых научили только разбирать и собирать автомат.

— Думай, что говоришь, лопарь, — сурово предупреждает его Григорий. — На мне моя форменная фуражка, поэтому никакой критики героев Красной армии быть не должно! В «Правде» говорится, что немцы глупы, как оленья задница. Ты уверен, что встретил не патруль НКВД?