Ангельский концерт - Андрей Климов

Кокорин-младший выглядел ошеломленным, но надо отдать ему должное: способность рассуждать и сопоставлять факты он не утратил. Поэтому закончил я так:

— Надеюсь, вы понимаете, что вся эта история не имеет прямого отношения к смерти ваших родителей?

Он дернулся и испуганно взглянул на меня.

— С чего вы взяли, что я так думаю?

— Просто показалось. Когда вы в последний раз виделись с отцом?

— Я? Дня за три или четыре до того как… как все случилось.

— И как себя чувствовал Матвей Ильич?

— На подъеме. Он только что появился из мастерской, уже темнело, и я спросил, как ему удается работать при искусственном освещении, когда тона красок так сильно меняются. Он пошутил — что мог бы писать, например, голландские пейзажи даже в полной темноте.

— Таким образом, можно считать, что картина отправилась в печь в один из трех следующих дней, скорее всего именно шестнадцатого. Хочешь не хочешь, а трудно отделаться от мысли, что эти два события — смерть ваших родителей и сожжение «Мельниц» — связаны между собой. Сразу хочу предупредить — это ошибка. «После этого» не значит «вследствие этого».

— Почему вы так уверены?

— Есть кое-какие вещи, о которых вам следует знать. В выгребной яме в конце участка на Браславской лежит труп Брюса, любимца ваших родителей. Он убит — вероятно отравлен, хотя сейчас я не могу этого доказать. Вряд ли это могли сделать Нина Дмитриевна или Матвей Ильич. Кроме того, двадцать первого июля, накануне вашего с сестрой приезда, в доме побывал посторонний. Он проник в комнату Нины Дмитриевны через верхнюю террасу и окно, которое по какой-то причине осталось незапертым. Целью этого визита было не ограбление — деньги и ценности, остававшиеся на тот момент в доме, этого человека не интересовали…

— Ради бога! — Кокорин протестующее выбросил перед собой широкую ладонь, и мне вдруг почудилось, что он вот-вот расплачется. — Погодите, у меня сейчас голова от всего этого расколется… Значит, вы, как и Анна, думаете, что смерть наших родителей — никакое не самоубийство?

— Именно так. Поэтому я считаю, что необходимо…

— Нет! — внезапно перебил он меня. — Нет, нет и нет. Я не хочу! Пусть все останется как есть. Убедительно прошу вас, Егор Николаевич, откажитесь от этой мысли. Все закончено. Следствие не нашло оснований сомневаться, и я с ним совершенно, полностью согласен!

— Я уже говорил вам, что многое было упущено, а кое-что просто не принято во внимание. Все выглядело слишком очевидным.

— Таким оно и было. Эти вещи не имеют объяснений, кроме одного — они оба приняли свое решение. И никакое, даже самое квалифицированное расследование не сможет вернуть нам с Анной отца и мать. Я глубоко признателен вам за все, что вы сделали, Егор Николаевич, но остальное не в наших силах… Похоже, что сейчас самое время поговорить о вознаграждении за ваши усилия и потраченное время. Сколько я вам должен?

Такого поворота я не ожидал. Павел Матвеевич прятал голову в песок. Не вижу зла, не слышу злого, удаляюсь от злых — старый принцип, сам по себе натворивший немало бед. Залог душевного равновесия и комфорта.

На секунду я заколебался — передо мной промелькнула ехидная усмешка Евы, но все-таки мне хватило ума произнести:

— Денег у вас, Павел Матвеевич, я не возьму.

— С какой стати? — вспыхнул он. — Несправедливо: вы угробили уйму времени и сил! По крайней мере, мне теперь совершенно ясна ситуация с картиной. Если вы не согласны с моей позицией, это еще не повод, чтобы меня унижать!

— Не будем продолжать бесплодную дискуссию, — сказал я. — Это я ваш должник: у меня до сих пор находится ваша Библия и…

— Что за чепуха! — вскричал он, и вдруг его разгоряченное лицо озарилось чем-то вроде вдохновения: — Послушайте, Егор Николаевич! Раз уж вы отказываетесь от совершенно заслуженного гонорара — оставьте ее себе. В качестве сувенира.

— Кого — ее? — я был озадачен.

— Да Библию же! Солидная вещь, хоть и на немецком. Отличный лютеровский перевод Нового Завета, конец семнадцатого века — это вам не шутки. Вашей очаровательной супруге понравится.

В его голосе теперь звучало нескрываемое облегчение.

— Позвольте, — начал я, — ведь вы сами говорили, что книга переходит из поколения в поколение, что она в своем роде и хронология, и родословная вашей семьи. Как же я могу ее принять? И что скажет ваша сестра?

Кокорин-младший отчаянно махнул рукой.

— Какая там, к лешему, родословная! Честно говоря, в детстве я ее даже боялся. Меня по ней учили немецкому, и я буду просто счастлив, если она наконец-то перестанет попадаться мне на глаза. Ну, согласны?

Дождь внезапно прекратился, будто его срезали косой. В машине повисла оглушительная тишина.

— Согласен, — без особой уверенности сказал я.

Странный порыв. Павел Матвеевич этим жестом с Библией словно перечеркивал свою и Анны прежнюю жизнь, все годы, оставшиеся позади. В его несокрушимой решимости ничего не знать и не помнить было что-то героическое. Он сжигал мосты.

Кокорин-младший запустил двигатель, выжал сцепление — и тут же в недрах его плаща мобильный завел свою битловскую музычку.

— Слушаю! — буркнул Павел Матвеевич.

Метрах в двадцати от нас по мокрому асфальту улицы, огибающей бульвар, одна за другой с шумом проносились машины — будто кто-то разматывал тугой рулон скотча. Но я хорошо слышал женский голос, отчаянно рвавшийся из телефона. Потом женщина вскрикнула, и слова сменились каким-то хлюпаньем.

Кокорин сложил аппарат, внимательно посмотрел на него, а затем убрал ногу с педали. «Ниссан» дернулся и заглох.

— Это Агния, домработница Галчинского, — сказал Павел Матвеевич. — Она утверждает, что Константина Романовича похитили.

Когда во второй половине дня Кокорин-младший позвонил, чтобы проинформировать меня о том, что Галчинский дома и как будто в порядке, голос его звучал сухо и официально, словно он выполнял некую малоприятную обязанность. Я поблагодарил его за обнадеживающую новость и, не давая ему опомниться, попросил номер домашнего телефона его сестры.

Он назвал цифры, и в трубке зазвучали короткие гудки. Ничего удивительного: Павел Матвеевич уже вычеркнул меня из списка тех, кто допущен в его новую жизнь.

Анну я тоже оставил бы в покое, если бы не наше с Евой решение — передать записи Матвея Ильича и Нины Дмитриевны именно ей, а не Павлу. При этом сама Ева наотрез отказалась отправиться вместе со мной, сколько я ее ни упрашивал.

— А я-то тут при чем? По-моему, ты просто трусишь, — в конце концов заявила она. — Вот уж никогда бы не подумала. И потом, у меня на субботний вечер большие планы.

— Это какие же? — поинтересовался я.

— Мы с Сабиной собрались в костел.