Ангельский концерт - Андрей Климов

Я вздохнул.

— Нет. Но нигде, ни на одной странице нет и намека на мысль о самоубийстве.

— Какое самоубийство, — снова перебила она, — что вы говорите?

— Верно, — согласился я. — Ваши родители убиты, для меня это очевидно. Но в чем смысл? Кому это могло понадобиться?

Расстегнув портфель, я извлек из него сверток. Анна пристально следила за моими руками, и лицо ее болезненно передернулось, когда я выложил то, что принес с собой, на стол.

Как ни дико это звучит, но я вдруг ясно почувствовал: Анна предпочитает, чтобы смерть ее родителей оказалась насильственной. Ее душа не могла смириться с добровольным уходом из жизни самых близких.

— Расскажите мне о похоронах, — попросил я.

— А что именно вас интересует?

— Посторонние. Были в тот день в доме люди, которых вы не хотели бы там видеть?

— Как будто нет. Павел совершенно растерялся, да и мы с Муратовым держались на голых нервах… К тому же мне приходилось все время приглядывать за Митей — для него это было особенно тяжелым испытанием… — Анна потянулась за следующей ментоловой сигаретой. — Но я хотела, чтобы сын попрощался с ними обоими. Бабушка души в нем не чаяла… Простите, Егор… — она едва сдержала слезы. — Мы решили, что на кладбище ему нечего делать, и сразу после того, как прибудут автобусы ритуальной службы, Митю заберет Марья Сергеевна — это давняя мамина подруга. Сейчас она живет в Крыму, но как только мы дали телеграмму, прилетела первым же рейсом… У них с мамой была какая-то размолвка, но года три назад все наладилось, и они постоянно перезванивались; Митя с бабушкой даже съездили как-то к ней в Новый Свет… Она остановилась у нас, и мы договорились, что когда прощание закончится, она сейчас же заберет Митю и уедет домой… Я привела сына в гостиную внизу, где они… где оба они лежали… побыла там с мальчиком, и мы вышли в сад…

Я не перебивал Анну, хотя больше всего меня интересовал Галчинский. Однако я не знал, как подобраться к этой теме. Вопрос решился сам собой, едва женщина продолжила:

— Марья Сергеевна находилась в ужасном состоянии, хотя она из тех старушек — знаете, железных. Маленькая, высохшая, вся в черном, платок до бровей и правду-матку в глаза невзирая на лица. Она только что разругалась в пух и прах с каким-то важным иереем — тот отказался исполнить обряд по всем правилам, а рядовой священник согласился приехать лишь на кладбище. При этом она была совершенно уверена, что родители покончили с собой, и, как человек церковный, понимала, что не права. Я отдала ей Митю, и когда они уже направлялись к калитке, прибыл Галчинский в сопровождении какой-то относительно молодой пары…

— А дальше?

— Да ничего такого особенного, только Марья Сергеевна, увидев Галчинского, вдруг прошипела: «Ну что, профессор, дождался-таки?» Женщина, которая была с ним, возмущенно воскликнула: «Да как вы смеете!», а Марья Сергеевна схватила Митюшу за руку и буквально поволокла к калитке. На ходу она обернулась и вдруг как закричит, обращаясь к этой женщине: «А ты, курва, исчадие адово, что тут делаешь, в приличном доме?!» Я просто онемела — тетя Маша всегда казалась мне такой спокойной и мягкой.

— Я думаю, Марья Сергеевна очень любила ваших родителей, — сказал я. — Фамилия этой пары — Синяковы, женщину зовут Евгения. Раньше вам случалось видеть их на Браславской?

— Мы с мужем уже много лет там не живем. А раньше… нет, не случалось. Папа вел исключительно замкнутый образ жизни, они оба много работали. Гости, правда, бывали, но этих я не припоминаю.

— А как Синякова повела себя потом? И что Галчинский?

— О ней ничего не скажу, она как-то выпала из поля зрения, должно быть, прошла в дом. Константин Романович обнял меня и произнес: «Прими мои соболезнования, дорогая… Какое горе, какое горе!.. Ты позволишь мне проститься с Ниной одному, без посторонних глаз?» Не знаю, то ли тетя Маша меня так взвинтила, то ли две предыдущие бессонные ночи и вся обстановка похорон, но я ему резко отказала. Говорю: нет, не надо этого, будьте как все. А потом мучилась, особенно после того, как ему стало плохо. Эта, как ее… Синякова поднялась к Константину Романовичу на второй этаж, потом я отправила туда мужа — он осмотрел Галчинского и ввел платифиллин с папаверином, после чего тот вроде бы задремал… Мне некого было винить в том, что случилось, кроме себя. Поэтому, когда он неожиданно позвонил нам вчера и попросил ключи от дома на Браславской, чтобы забрать там несколько книг и какие-то памятные вещицы, принадлежащие ему, я, конечно же, ни секунды не раздумывала. Просто обрадовалась. Он был, как и в старые времена, любезен, даже шутил, и у меня словно гора с плеч свалилась. Единственное, что меня удивило, — почему Константин Романович до сих пор не обратился с этим к брату?

Кто-кто, а я знал — почему.

— И когда же он туда собирался? — рассеянно спросил я у Анны.

— Завтра у нас воскресенье? Он обещал завезти ключи еще до полудня… Вас интересует еще что-нибудь?

— Нет, благодарю.

— Тогда, может быть, вы объясните мне, что натолкнуло вас на мысль о том, что мои родители стали жертвами преступления?

Я был предельно краток.

— Осмотр дома на Браславской. Некоторые детали, которые упустило следствие, — о собаке я умолчал. — Косвенные улики, наблюдения соседей. Но этого недостаточно. Даже если бы мне удалось полностью доказать факт преступления и добиться пересмотра дела, установить исполнителя при таких обстоятельствах практически нереально. Я имею в виду процессуальную сторону вопроса. Что касается человеческой… Записи, которые оставили ваши родители, полностью опровергают версию самоубийства. Там много личного. — Я кивнул на сверток, все еще лежавший на столе. — Возможно, кое-что окажется для вас более понятным, чем для меня.

Тут я лукавил, однако выкладывать наши с Евой соображения насчет призраков и их роли в жизни семьи Везелей в мои планы не входило.

— Я понимаю ваше облегчение, Анна Матвеевна, — продолжал я, — после того как Галчинский обратился с просьбой именно к вам. Если не ошибаюсь, Константин Романович был близким человеком в доме еще тогда, когда был жив ваш дед, он сыграл роль… ну, скажем, доброго ангела-хранителя. Вы никогда не замечали, что между ним и вашей матерью существуют какие-то особые отношения?

Анна быстро взглянула на меня и сейчас же отвела взгляд.

— Что вы имеете в виду? — спросила она. — Для меня он всегда оставался одним и тем же — другом семьи. Он больше возился с Павлом, чем со мной, но я об этом не жалела. Наши миры не пересекались, не говоря уже о том, что я была девчонкой, а он пожилым человеком, ученым. Это уж потом, когда я стала врачом, мы не раз оказывали друг другу услуги… Что касается мамы…

Она замолчала — на пороге возник младший Муратов, потомок Везелей и Кокориных. Потомок жалобно произнес:

— Мам, мы сегодня собираемся ужинать?

Анна встрепенулась.

— Скоро, — сказала она. — Буквально сейчас. Я позову, Митя.