Черчилль. Молодой титан - Майкл Шелден

Дженни знала, как себя вести с этим королем. Обращаться с ним следовало как можно более нежно и ласково. Однажды она даже посоветовала Уинстону, как лучше добиться желаемого от короля: «его надо чем-то ублажить. Он любит, когда его балуют». Без всякого сомнения, нежнейшие прикосновения ее пальцев помогали успокоить гнев старика, когда Уинстон выводил его из себя.

В последний год жизни Эдуарда VII сын Дженни нередко доставлял неприятности старому монарху. В сентябре 1909 года король совершил чрезвычайный шаг, поручив своему личному секретарю сделать публичный выговор Уинстону. Это случилось после того как одна из шотландских газет сообщила, что Черчилль высмеивал консерваторов за их обычай делать пэрами своих друзей из газетного бизнеса. Разгневанный лорд Ноллис попросил короля одернуть насмешника. В результате в «Таймс» появилось краткое сообщение: «Хотел бы сообщить, что, вопреки утверждению мистера Уинстона, возведение кого-то в звание пэра пока еще остается королевской прерогативой».

Из-за постоянной вражды между либералами и лордами вопрос посвящения в звание пэра стал щекотливой темой. Король хотел напомнить Черчиллю и другим его коллегам по кабинету министров, что решение о возведении в пэрство принадлежит монарху, а не политикам. Черчилль считал, что король излишне чувствителен к данному вопросу. Всем известно, — объяснял Уинстон своей жене Клемми, что «прерогатива короля опирается на решение и постановление министров. Не только корона несет за это ответственность». К своему собственному аристократическому происхождению Уинстон относился с легким пренебрежением, поэтому не придал особое значение королевскому выговору: «Не собираюсь обращать на это внимания», — сказал он Клемми.

Из-за своей тучности король был почти лишен возможности свободно передвигаться, он мог только рычать, как старый могучий лев. Что Эдуард и делал в последние месяцы жизни. Асквит просил его разрешения посвятить сто членов Либеральной партии в звание пэра, если палата лордов откажется ограничить свое право вето. Идея состояла в том, чтобы заполнить верхнюю палату либералами в такой степени, чтобы пэры-консерваторы отказались от своего права вето. Но королю подобная затея решительно не понравилась, — он считал, что такой «массовый прием» превратит королевскую процедуру посвящения в нелепость, вызовет насмешки и приведет к «уничтожению палаты лордов» как таковой. Он выбрал стратегию уклонения и придерживался ее насколько возможно долго в надежде, что борьба между двумя палатами со временем утихнет, и скандал не затронет института монархии.

Черчилль настаивал на том, что король должен сделать решительный шаг и прийти к какому-то решению. Хотя войну с верхней палатой парламента начал Ллойд-Джордж, Уинстон считал, что знает более быстрый способ покончить с нею. Из Букингемского дворца последовало предупреждение, чтобы он прекратил «выпады и намеки на корону» в своих выступлениях, что это вызывает «очень сильное недовольство» короля. Такого рода предупреждение остановило бы любого члена кабинета министров, но только не Уинстона. За полтора месяца до смерти короля он, стоя в палате общин, произнес: «Наступил момент, когда корона и палата общин должны действовать рука об руку, чтобы восстановить конституционный баланс и отменить право вето палаты лордов».

Опираясь исключительно на свой собственный авторитет, Черчилль провозгласил, что Эдуард уже готов встать в их ряды, чтобы сражаться вместе с народом против пэров. Это был слишком смелый выпад. Не будь король так болен, Черчилль мог бы поплатиться за дерзкую выходку. Придворные были вне себя от возмущения, и один из них даже сказал, что фиглярство Уинстона ускорило кончину Эдуарда. Но в середине мая, когда вся нация погрузилась в траур, по Лондону стали распространяться слухи, что короля свели в могилу треволнения, вызванные либералами вообще, что все последнее время король пребывал в постоянном волнении из-за угрозы классовой войны и нападок на палату лордов.

9 мая лорд Балкаррес, представитель партии тори, записал в своем дневнике: «В кругах среднего класса лондонцев все более крепнет мнение, что смерть короля ускорила тревога, вызванная тем, что Асквит намеревался оказать сильное давление на трон. Что король в последнее время был расстроен, мы все знаем: он разгневался, когда Черчилль заявил о договоренности между троном и палатой общин».

На самом деле Эдуарда VII убило плохое здоровье, а не плохие манеры либералов. Однако слухи продолжали циркулировать и нарастать. «Небылицы о том, будто либералы убили короля, просто изумительны, — с иронией писал Эдди Марш своему другу Уинстону. — Рассказывают даже, будто королева пригласила премьер-министра и Маккенну в комнату короля и, указав на покойника, воскликнула: «Взгляните на дело ваших рук!»

Как бы то ни было, но смерть короля ударила по либералам. Однако Черчилль и кое-кто из его коллег все еще продолжали надеяться на то, что для короны и палаты общин существует возможность объединиться против палаты лордов, чтобы избавиться от права вето. Не имело значения, что Эдуард предпочел держаться в стороне. Главное было заставить лордов поверить, что их конституциональное право неприемлемо, после чего они должны сдаться. И Черчилль упорно двигался к намеченной цели, когда король вдруг взял и умер. До этого такая стратегия, похоже, работала. В апреле палата лордов без всяких проволочек, наконец, утвердила бюджет Ллойд-Джорджа — через год после того, как он был представлен на обсуждение.

Теперь только оставалось ждать, когда их светлости опять сорвут продвижение очередного важного билля. Столь исторически значимый вопрос не мог быть незамедлительно решен сразу после смерти Эдуарда и, конечно, до того, как политики разберутся в том, что из себя представляет новый монарх — Георг V. Никто не знал, каковы его намерения. Но ставка была высокой. Сообщение о смерти короля настигло Асквита во время круиза по Средиземному морю. Он стоял на палубе и смотрел в ночное небо, пытаясь представить, что ждет всех в ближайшем будущем. Небо подавало знаки, но как узнать, сулят ли они удачу или провал?

«Я очень хорошо запомнил, — вспоминал он много лет спустя об этой майской ночи, — первым знаком, который попался мне на глаза, была комета Галлея, мерцавшая в небе». Разыгравшаяся сцена напоминала избитую историческую пьесу, списанную с шекспировских драм. Судьба нации в промежутке между смертью одного монарха и восхождением на трон другого застыла в неверном равновесии.

«В тревожный момент, от которого зависело, как сложится судьба страны, — продолжал Асквит, — мы ощущали себя потерянными, мы оказались не готовы потерять правителя, уже набравшего большой опыт, зрелого, прозорливого, с взвешенными суждениями… оказывается, он так много значил для нас. Мы оказались на краю кризиса, не имея необходимого исторического опыта для его преодоления. Как теперь поступать?»

Немало бессонных ночей пришлось пережить Асквиту, прежде чем он нашел выход.

За несколько месяцев до того, как премьер-министр разглядывал комету в средиземноморском небе, в Ливерпуле была арестована предводительница протестующих суфражисток — ничем не примечательная женщина в старой твидовой шляпке и заношенной одежде. Полицейские нашли в карманах задержанной дамы камни и обвинили ее в нарушении порядка. Ее и других ее сподвижниц доставили к мировому судье, им тотчас вынесли приговор — две недели тяжелых исправительных работ. Женщине, как и другим, приносили в камеру еду — овсянку и мясо. Но она отказывалась принимать пищу. После четырех дней голодовки ее силой накормили врач и четыре помощницы. Заключенная сопротивлялась изо всех сил каждый день в течение недели. А потом ее выпустили, — потому что обнаружилось, кем она является на самом деле.