Зощенко - Бернгард Рубен

« Относительно Москвы я уже решил, что поеду. Вопрос только во времени. Я бы мог и теперь поехать, тем более, что сердце значительно лучше — только на левой ноге остался небольшой отек. Но очень уж не хочется прогадать в этом деле. Тут у меня отдельная комната и более-менее налаженное питание. И сравнительно тихая интересная работа. В Москве сейчас хорошо, но жить придется, вероятно, у друзей, и работа будет нервная — в газете и по радио — снова, конечно, буду хворать и беспокоиться. Эта сторона дела меня не очень прельщает — буду бояться, что сердце опять сдаст. Так и не удалось мне полностью починить свои нервы!

Веруша! Очень уж мне не хочется заставлять тебя ждать и волноваться. Но ты должна понять, что все это далеко не просто. А для меня и подавно. Ты знаешь, с каким трудом и неохотой всегда собирался в путь. И как отказывался от поездок (даже заграничных). Так что ты поймешь, как нелегко мне сняться и поехать. Я даже подозреваю, что весной я заболел оттого, что я собрался ехать. Очень противно сознавать свои психические дефекты, но до сих пор все это держит меня. Я понимаю, что глупо, что я не поехал летом. Надо было бы преодолеть внутренние препятствия. Но признаки заболевания были слишком явные (отеки). И покуда я разобрался в этом — прошло время и возможность.

Я очень соскучился по тебе и Валюше — это не слова. Все твои сомнения, что я к вам равнодушен, — неосновательны. Я сказал тебе, что мы не разойдемся с тобой, — это факт. Я никогда этого не сделаю. Но это время — слишком сложное и тяжелое. И то, что мы не вместе, — это не зависит от меня. Мне надо сделать так, чтоб это было правильно и нужно — и для здоровья, и для жизни. И для работы. По этой причине ты не делай неправильных выводов.

Итак, Веруша, пока прошу тебя — не уторапливай мой отъезд. Я непременно поеду. Но надо сделать это без ошибок. Весной я понял, как легко потерять мое здоровье. Я дам телеграмму, как только решу ехать. Это, видимо, будет скоро. Не поздней февраля. Не брани меня за оттяжку. Постарайся понять, как мне все это нелегко дается. И как трудно мне во всех моих делах и психич. состояниях. Крепко целую тебя и моего дорогого Валичку. Уверен — будем вместе летом у нас в Сестрорецке.

Целую тебя.

Мих.».

В это время Чалова уже была в Алма-Ате.

По приезде в Москву, когда Зощенко ввели в редколлегию «Крокодила», когда начальство его весьма «ласкало», а все журналы «тянули к себе», просили сотрудничать, возник вариант окончательного переселения в столицу. И в июне 1943 года он посылает телеграмму Вере Владимировне: «Обещали квартиру, телеграфируй согласие переехать Москву совсем, тогда потороплю квартирный вопрос».

Вера Владимировна так писала об этой ситуации в своем дневнике:

«Конечно, на такое предложение я никак не могла согласиться — оставить навсегда свой родной город, родину мою и моих отцов и дедов, мой „Петроград“ — никогда я не согласилась бы на это, о чем и сообщила ему.

С конца апреля Михаил в Москве — вот уже третий месяц пошел, а о возвращении в Л. он и не думает…

Три раза говорила с ним по телефону — звонила, конечно, я, и каждый раз испытывала после разговора жгучее разочарование и боль какой-то незаслуженной обиды… А сегодня, после вчерашнего разговора, поняла — так четко и ясно — нет, он не любит меня, и я ему не нужна, и нет дела ему до моих страданий.

Михаил зовет нас в Москву…

Зачем? Разве мы нужны ему?

Если б были нужны, он вернулся бы сам, ведь ему это сделать так легко, так просто!

А мне? Бросить квартиру, вещи, лететь в Москву с 2 чемоданчиками или тащиться по железной дороге с узлами, рискуя все растерять по дороге и остаться в одном платье — и ради чего? Если б Михаил любил меня!.. А так — ради жизни в чужом углу, не имея даже своей постели… Остаться нищей, когда мне надо думать о том, что у меня на руках могут остаться 3-е беспомощных существ — Валерий, Лерочка и ребенок Валерия… Разве это разумно, логично, полезно?..

…И нет у меня сил пускаться в далекий, опасный и бессмысленный путь… Нет сил!..»

(Вера Владимировна упоминает здесь свою племянницу, которая тогда находилась в эвакуации с детским домом, и внука Михаила, родившегося весной этого года также в эвакуации, в Уфе, где находилась жена Валерия.)

Несколько позднее, возвращаясь к той же ситуации, Вера Владимировна более терпимо оценивала поведение мужа:

«Но, может быть, я все-таки в чем-то была не права, может быть — слишком строго судила и слишком много требовала?

В общем, он действительно хотел, чтобы мы приехали в Москву. И беспокоился — были частые обстрелы…

В это время писателям дали „лимит“ — право на получение в закрытом распределителе продуктов на суммы — 500, 300 рублей. Михаил получил высший — пятьсотрублевый. Вот из этого лимита он и стал посылать нам продукты „оказией“ — тогда уже часто ленинградские писатели и вообще ленинградцы стали „летать“ и ездить в Москву — в командировки.

Нет, Михаил действительно серьезно беспокоился за нас и очень хотел нашего приезда — шел даже на то, чтобы мы втроем жили в его номере! Но я так и не решилась ехать!

И вот он уже перестал настаивать на нашем приезде. Но по-прежнему заботился о нашем благополучии.

Я хотела от Михаила любви… которой у него, может быть и даже наверное, никогда и не было ко мне… Даже в 17-м году… было увлечение, яркая „страсть“, но не любовь…

Да он и сам писал мне чуть ли не с первой встречи — „Не ищите любви, верьте страсти…“

А сейчас у него беспокойство за меня, была забота, было желание помочь, спасти нас… Ждать от него „нежных“ слов было наивно, тем более что он так боялся всегда „сентиментальности“…

Михаил, наверное, и не подозревал обо всех этих моих переживаниях и, конечно, искренно считал себя абсолютно правым передо мной — ведь он так настойчиво звал меня — все эти годы — и в Алма-Ата, и в Москву! Он посылал регулярно деньги, он буквально засыпал меня телеграммами — помню, в блокаду даже наша „почтальонша“, приносившая мне телеграммы, говорила —„Ну уж Ваш Михаил такой заботливый — никому не ношу столько телеграмм, сколько Вам!“

Он, как только получил эту возможность, с каждой „оказией“ высылал нам „посылочки“…

…А я все настаивала и все ждала его приезда. Конечно, т. к. в это самое время Михаил заканчивал свою книгу, он был весь поглощен ею и ему, действительно, было не до меня…»

В своих воспоминаниях Вера Владимировна приводит записки, телеграммы, письма Зощенко, в которых он говорит о передаваемых посылках, сообщает о денежных переводах, упоминает и о своей работе. В письме от 1 ноября 1943 года есть такие строки: «Только что закончил в основном последнюю главу книги. Теперь только переписка и правка. Устал невероятно. А главное — испортил сон — снова плоховато сплю. Вот закончу работу и надеюсь, что здоровье вернется. В общем, много потерял сил, работал девять месяцев подряд без перерыва по 12–15 часов в день». При окончательном завершении повести это количество рабочих часов в сутки возросло до 18…