Зощенко - Бернгард Рубен

Книгу начали печатать. Однако, не подождав конца, критика отнеслась к ней отрицательно.

Печатание ее было прекращено.

Мне кажется несправедливым оценивать работу по первой ее половине, ибо в первой половине нет разрешения вопроса. Там приведен лишь материал, поставлены задачи и отчасти показан метод.

И только во второй половине развернута художественная и научная часть исследования, а также сделаны соответствующие выводы.

Дорогой Иосиф Виссарионович, я не посмел бы тревожить Вас, если б не имел глубокого убеждения, что книга моя, доказывающая могущество разума и его торжество над низшими силами, нужна в наши дни.

Она может быть нужна и советской науке. И еще, мне думается, что книга моя полезна людям как художественное произведение, ибо она осмеивает пошлость, лживость и безнравственность.

В силу этого беру на себя смелость просить Вас ознакомиться с моей работой, либо дать распоряжение проверить ее более обстоятельно, чем это сделано критиками.

И, во всяком случае, проверить ее целиком.

Все указания, какие при этом могут быть сделаны, я с благодарностью учту.

Сердечно пожелаю Вам здоровья.

Мих. Зощенко.

25 ноября 1943 г.

Гостиница „Москва“, № 1038».

Письмо, как видим, составлено было умно и умело не без опытных советчиков — с должной идеологической основой, на что делался главный упор, с глубоким уважением человека одновременно культурного и верноподданного, с готовностью учесть все указания и вместе с тем с чувством собственного достоинства пишущего. А в мировоззренческом плане то было письмо искреннего апологета разума и материалиста. Который, конечно, не мог и представить себе, что книга, «доказывающая могущество разума и его торжество над низшими силами», совсем не нужна грузинскому семинаристу, ставшему самодержцем всея Руси…

На письмо Сталин не ответил. Это также было у него формой ответа. А через десять дней после письма Зощенко Вождю появилась статья в «Литературе и искусстве»; тут же состоялось и расширенное заседание президиума ССП, где в числе выступавших вслед за Фадеевым писателей (Л. Соболев, С. Маршак и др.) с «единодушной оценкой произведения Зощенко как антихудожественного, чуждого интересам народа» оказался и Виктор Шкловский. Это был первый удар, полученный Зощенко от давнего и близкого ему товарища. И издательство «Советский писатель» оперативно отказалось от этой книги, которую охотно собиралось печатать. Зощенко сразу почувствовал денежные затруднения.

Вскоре его вывели из состава редколлегии «Крокодила» — причем не по приказу из ЦК, а сами же благонамеренные коллеги, зазывавшие его ранее в журнал как желанную знаменитость…

Лидия Александровна Чалова так описывает его последнее посещение журнала «Крокодил», куда он был вызван на заседание редколлегии 31 декабря, в канун нового, 1944 года: «Помню слова Михаила Михайловича перед тем, как он пошел в „Крокодил“: „Если не позвоню в семь часов, то дело плохо“. Он опасался, что его заберут прямо из редакции. Он все время ждал, что его могут арестовать. Но вот он вернулся, сказал, что его исключили из редколлегии, но это не страшно, если, конечно, решено ограничиться для него только этой мерой наказания. Словом, он был не так уж расстроен. Наверное, потому, что ожидал худшего».

Мир, как известно, не без добрых людей. В тот же вечер в номере Зощенко раздался телефонный звонок — из гостиницы «Гранд-отель» звонил один из художников-«крокодильцев» и приглашал Зощенко к себе встречать Новый год. Зощенко с удовольствием принял приглашение. А перед тем, как ему отправиться с Лидией Чаловой в «Гранд-отель», их еще успел поприветствовать живший здесь же в гостинице «Москва» известный фотокорреспондент, к которому пришел в гости вернувшийся недавно из эмиграции Александр Вертинский. «Высокий Вертинский, — пишет Лидия Чалова, — выступил вперед и почтительно поклонился небольшому Михаилу Михайловичу. И наговорил массу хороших слов. Он, конечно, знал, в какую беду попал Зощенко. Это было видно уже по тому, как сочувственно и нежно заглядывал Вертинский в его глаза. Михаил Михайлович очень любил песни Вертинского, и ему было приятно узнать (это была их первая встреча), что Вертинский, по-видимому, тоже ценит его работу. Через несколько дней они увиделись вновь: на сей раз в занимаемом семьей Александра Николаевича двухкомнатном номере гостиницы „Метрополь“».

Как водится, разразившийся над головой Зощенко гром подверг испытанию не только его самого, но и тех, с кем он приятельствовал. Немало его давних знакомых проживали тогда вместе с ним в гостинице «Москва», другие постоянно приходили сюда к нему пообщаться. В своих воспоминаниях Лидия Александровна Чалова называет тех, кто нисколько не изменил своего отношения к Зощенко в этот трудный момент — артистов Бориса Бабочкина (прославившегося ролью Чапаева в знаменитом одноименном фильме) и Аркадия Райкина, писателей Анатолия Мариенгофа, Бориса Горбатова и находившегося в то время в столице Михаила Слонимского. А чаще всех заходил композитор Дмитрий Шостакович, с которым они были неизменно на «вы», но сердечно называли друг друга — «Миша», «Митя».

Однако «серапионов брат» поэт Николай Тихонов, состоявший в руководстве Союза писателей и живший в этой же гостинице, ни разу не появился в ту пору в номере Зощенко. Более того, когда Лидия Чалова, не сказав об этом Зощенко, сама пошла к Тихонову, чтобы просить его вступиться за своего старого товарища, она увидела перед собой насмерть испуганного человека.

И это поведение Тихонова (как и другие симптомы) показывало Зощенко, что ему еще рано успокаиваться.

Алиби кончилось. Начинался крестный путь.

Страх и удрученность быстро усиливались в его чуткой душе. И 8 января 1944 года — еще за месяц до появления самой разгромной статьи о его повести в журнале «Большевик» — Зощенко по всей форме пишет покаяние:

«В ЦК партии А. С. Щербакову от писателя М. М. Зощенко

Заявление

Мою книгу „Перед восходом солнца“ я считал полезной и нужной в наши дни. Но печатать ее не стремился, полагая, что книга эта не массовая, ввиду крайней ее сложности. Высокая, единодушная похвала многих сведущих людей изменила мое намерение.

Дальнейшая резкая критика смутила меня — она была неожиданной. Тщательно проверив мою работу, я обнаружил, что в книге имеются значительные дефекты. Они возникли в силу нового жанра, в каком написана моя книга. Должного соединения между наукой и литературой не про-изошло. Новый жанр оказался порочным.

Сложность книги не позволила мне (и другим) тотчас обнаружить ошибки. И теперь я должен признать, что книгу не следовало печатать в том виде, как она есть.

Я глубоко удручен неудачей и тем, что свой опыт произвел несвоевременно. Некоторым утешением для меня является то, что эта работа была не основной. В годы войны я много работал и в других жанрах. Сердечно прошу простить меня за оплошность — она была вызвана весьма трудной задачей, какая, видимо, была мне не под силу.