Жизнь Бальзака - Грэм Робб

Именно поэтому новые романы, которые начинал Бальзак после своего открытия, он писал несколько по-новому. Он довольно много времени потратил на редактирование ранних трудов – «Физиологии брака», «Последнего шуана», «Шагреневой кожи». Кроме того, он прекратил просто изливать свои мысли на страницы бумаги. До конца жизни он постоянно перерабатывал собственные творения, живя своим прошлым и совершенствуя его. Он получил возможность исправить ошибки и увидеть свои достижения в более объективном свете. «Сейчас, – предупреждал он Эвелину (и будущих читателей своей переписки), – я нахожусь в приступе сочинения и готов слушать о романе только хорошее. Когда он будет готов, вы услышите все жалобы человека, который не видит ничего, кроме ошибок». Здесь, наконец, христианское раскаяние «Сельского врача» сочетается по тону с автором. «Вы мой читатель, – говорил он Зюльме, – вы, которой хватило мужества помочь мне выполоть сорняки из моих грядок, вы, кто увещевали меня стать лучше». Вместо тщетной агрессивности своих пикировок с Латушем у него возникло острое желание запасать критику, откуда бы она ни исходила, и именно это помогло превратить мучительное личное признание в роман о самосовершенствовании. Он начал пользоваться услугами корректора, знатока грамматики. Он подходил к своим произведениям «со скальпелем в руке» и нашел «тысячу ошибок» в «Луи Ламбере»: «Один, вечером, я плакал от отчаяния, и с этой яростью, которая овладевает вами, когда вы признаете свои огрехи после столь усердного труда». Навещая Лору, он взял с собой корректуру своего последнего романа. Две его племянницы, десяти и двенадцати лет, разрезали гранки и наклеили на большие листы бумаги, оставив много места для исправлений дядюшке Оноре. Под предлогом того, что помогает девочкам с французским, он велел им помечать ошибки, которые они находили, крестиками; затем он обещал объяснять им правила и тонкости грамматики. Иногда они заходили слишком далеко: «Племянницы стали пуристками и обсуждали текст, как мсье Шапсаль… раздуваясь от гордости, когда хозяин находил уместным исправить их»613.

Иногда он просил знакомых критиковать его труды по другим причинам. Прибежав в квартиру Жорж Санд на набережной Сен-Мишель, он притащил ей груду гранок, а взамен прочел ее гранки – правда, Жорж Санд не отличалась особой любовью к грамматике. Весьма интересны ее воспоминания об этих занятиях в письме Флоберу от 1866 г., потому что, похоже, Бальзак многому научил ее: «В результате никто из нас не меняется. Как раз наоборот. Обычно один лишь прочнее укрепляется в своих убеждениях. Но, поступая так, их расширяешь, объясняешь яснее и в целом развиваешься»614.

«Сельский врач» – первый роман, написанный по-новому; наверное, этим можно объяснить видимые многими недостатки. Замысел не давал Бальзаку покоя; ему хотелось, чтобы в основе его нового произведения был крепкий нравственный костяк. Примечательно, что эпизод, который сразу же стал знаменитым, служит также частью, в которой персонаж полнее всего перенимает мысли автора. «Жизнь Наполеона, рассказанная солдатом императорской гвардии крестьянам в амбаре» вышла отдельным изданием в июне и вскоре была украдена бессовестными издателями. Уловка с анонимностью рикошетом ударила по автору: по уверениям Бальзака, было продано 20 тысяч пиратских экземпляров. Из преступников выходят хорошие судьи. «Сражение» он не написал, зато «Жизнь Наполеона» от Корсики до острова Святой Елены, объемом в 7 тысяч слов – сама по себе является маленьким эпосом, чудом краткости в огромной вселенной.

Другая, более заметная, перемена в жизни Бальзака после того, как он с головой погрузился в работу, началась в его профессиональной карьере. Постепенно издатели начали чураться его, как страшного сна. Всех их по очереди – Шарля Гослена, Луи Маме, а вскоре и Эдмона Верде – Бальзак втягивал в свои замыслы, завершением которых всегда мыслилась победа самого романа.

Бальзак отказывался видеть в «безжалостных» торговцах равных себе: они лишь служили его репутации. Он, вполне справедливо, полагал, что делится с ними своим бессмертием. Гослен первым заподозрил, что заходит слишком далеко. Он решил, что имеет дело либо с мошенником, либо с человеком, которого барон Ротшильд со своей точки зрения финансиста назвал «очень легкомысленным»615. Оказалось, что у «легкомысленного человека» имеется еще одна причина желать, чтобы «Сельский врач» вышел без указания имени автора. Так ему было легче выпутаться из контракта с Госленом, в котором оговаривалось, что следующие пять сочинений Бальзака должны быть изданы у него. Презрев условия контракта, Бальзак продал «Сельского врача» Луи Маме, а когда Маме поинтересовался, почему автор не хочет, чтобы его имя появилось на обложке, объяснил: «Откровенно говоря, я не могу ставить на книгу свое имя, так как уже подписал соглашение с Госленом; а я, несмотря на всех клеветников, желаю остаться человеком чести».

Юридическая подготовка, полученная Бальзаком, научила его многому. В частности, контракты с издателями становились для него обязательными к исполнению только после иска в суд. Однако контракты служили формой убеждения. «Вы, мсье, – кипел Гослен, – когда имеете дело с издателями, трактуете законы, как вам заблагорассудится, так сказать, создали свой кодекс законов! А поскольку я знаком лишь с обычным кодексом, ваш я принимать во внимание отказываюсь. Я стыжусь своего невежества!» Гослен несколько раз соглашался переносить сроки, а когда наконец не выдержал, Бальзак спокойно и рассудительно объяснил ему: что бы ни говорилось в законе, невозможно написать роман за такой короткий отрезок времени. Книги – не штуки материи. Следует найти какой-то другой образ действия, «более достойный нас обоих». Если Гослен начинал выходить из себя – а он не отличался большой терпимостью, – Бальзак прибегал к помощи морали. Он не просил извинений, «и, хотя я весьма чувствителен к любым оскорблениям в мой адрес, иногда я способен забывать и прощать». У него был готов ответ на все. Если издатель отказывался переиздавать романы Бальзака, его упрекали в ограниченности. Если издатель настаивал на соблюдении условий контракта, Бальзак мягко напоминал, что «для людей достойных просто деньги – недостаточная награда за их труды». Письма Гослена, что вполне понятно, становятся более холодными и официальными; тогда Бальзак, к его изумлению, заметил, что «уже некоторое время гармония, которая должна царить между автором и его издателем, нарушена… Внезапно я понял, что вы не желаете более иметь со мной дело». Наконец Гослен сдался, то есть поступил именно так, как Бальзак и желал.

Отношения Бальзака с издателями выявляют еще одну его грань. Он умел возбуждать в людях лучшее или худшее. Он был хорошим наблюдателем, но иногда и сам вел себя так, что за ним стоило пристально наблюдать. Авансы и жесткие сроки заставляли его работать без отдыха; и даже без этого его поведение не всегда такое опрометчивое, как кажется. Имелся и основной мотив, который немногие издатели склонны были принять как предлог, но который на самом деле служил веским поводом вести себя агрессивно. Какими бы ни были его личные обстоятельства, Бальзак понимал, что он – привилегированный член преследуемого меньшинства, и вместо того, чтобы просто жаловаться на этот счет, он пытался все исправить. На следующий год он издал авторитетное «Письмо к французским писателям XIX века» (Lettre Adressée aux Écrivains Français du XIXe Siècle). Важная веха в истории французского книгоиздания, его письмо заложило основу будущего закона об авторских правах и стало первым шагом на пути к основанию Общества литераторов. Оно также убедило публику в том, что честность не всегда ассоциируется с участниками литературных кампаний. В своем «Письме…» Бальзак отстаивает нравственное право авторов на их труды и простодушно просит, чтобы закон защищал интеллектуальную собственность так же, как защищает, например, тюки хлопка. Бельгийские издательства перепечатывали новые романы, как только они появлялись во французских журналах. Иногда пиратские тиражи, которые вполне открыто продавались во Франции, выходили еще до официальной даты первого издания – единственного, за которое автор получал гонорар. Романы инсценировались без согласия автора, и за его счет кто-то получал огромные прибыли. Все участники книготорговли становились орудиями великой несправедливости.