Ее я - Реза Амир-Хани

– Стыд и позор перед всем миром, эти беспринципные неверующие…

Марьям слышала эти реплики. И вновь вспоминала Эз… (смотри главу «6. Она»).

* * *

На Фахр аль-Таджара и его дочь почти не обращали внимания – все наблюдали за Марьям. Она попрощалась с мамой и Али в крытом коридоре. Али плакал, и матушка тоже; Али почему-то казалось, что сестра уезжает из-за его плохого поведения. Марьям обняла Махтаб, нежно погладила ее кофейного цвета волосы и сказала:

– Заботься об Али!

Махтаб улыбнулась, а матушка притворилась, будто не слышала. Али, отвернувшись, уперся лбом в стенку. Вновь к его горлу подступили рыдания, причину которых он сам не до конца понимал.

Наконец Марьям уселась на заднее сиденье «Доджа». Искандер и водитель все еще грузили вещи в багажник сзади и прикрепляли к крыше машины. Рабочие с фабрики и соседи делали заказы водителю, что следует Фаттаху привезти из Франции. Самому Фаттаху было сейчас не до заказов – он разговаривал с Фахр аль-Таджаром.

– …Первая моя надежда на Всевышнего, вторая на тебя, – говорил ему Фахр аль-Таджар. – Моя Шахин и Марьям мне одинаково дороги, как и тебе! Шахин ведь как внучка тебе, как дочь…

Муса с перекошенным от ярости лицом вытащил нож из ножен и зарезал барашка. Народ довольно-таки унылыми голосами вознес молитвы. Дарьяни вынес поднос из лавки и отдал его Мусе:

– Если не трудно, нашу долю сюда положи!

– Дарьяни! – проворчал Муса. – Дай хоть крови-то стечь…

Дарьяни попрощался с Фаттахом, но между ним и Марьям оставалась непроясненность. Не только из-за таких вещей, как конфеты для всего класса, но каким-то ведь образом – пусть отдаленно – и смерть Эззати была связана с Марьям. И вот Дарьяни нагнулся к открытому окошку «Доджа» и, не глядя на Марьям, произнес:

– Что бы там ни было… да хранит вас Аллах!

Подошел и Муса-мясник, вытирая окровавленный нож о брюки. Нагнулся к окошку машины и, опустив глаза, сказал Марьям:

– На радость и на удачу…

И никаких больше слов найти не смог. Его оттеснил Карим, просунувший в окошко «Доджа» целый мешок для Марьям.

– Марьям-хунум! Тут сушеная вишня, шелковица, курага, они не портятся. А кроме того, я для вас взял в поварне четыре порции языка, они с хлебом наверху лежат. Я помню, как в тот день… помню, что вы любите язык… Дай вам Бог…

Марьям улыбнулась:

– Потрудился ты… Ты думаешь, мы все так же, как ты, озабочены едой? Спасибо тебе большое! Мы все это съедим с Шахин-ханум…

И Карим улыбнулся:

– Труда мне не составило! Это же за счет хозяина… Взял в поварне… Но будьте спокойны, у соседа-лавочника ничего не брал!

У Марьям настроение улучшилось. Пришло время последних прощаний. Люди подходили к машине, говорили каждый свое… Дервиш Мустафа заметил столпотворение издали. Он стоял в начале переулка. И выразительные его глаза встретились с глазами Марьям. После этого, ничего не сказав, он ушел… А у Марьям снова перехватила горло тоска… Она подняла глаза на матушку, которая, из страха перед полицией, стояла возле машины надев поверх платка шляпу с перьями:

– Я не хочу уезжать… Человек у себя дома большему учится!

Матушка плакала. Хотелось сказать Марьям: ты, мол, едешь не для учебы. Дед сел на переднее сиденье и приказал шоферу:

– Трогай!

Фахр аль-Таджар и его супруга в последний раз попрощались с дочерью, а Марьям в очередной раз сказала словно себе самой:

– Человек у себя дома большему учится… Но если вам так угодно, пусть! – Она всхлипнула. – Я так постараюсь сделать, чтобы там было как дома…

Ее никто не слышал. Машина плавно поехала. Брызги от нее не смогли, конечно, прибить к земле пыль, от которой еще сильнее защипало глаза Али и Махтаб…

Именно так, как обещала сама себе, Марьям жила во Франции – словно перенеся туда свой дом. И научилась во Франции многому, не только рисованию… Рисование само собой, но еще она, по сути дела, научилась жизни.

С дочерью Фахр аль-Таджара они жили вместе, но учились по разным специальностям. Столовались вместе, но смотрели на мир по-своему. Невзирая ни на что, держались друг друга до получения дипломов в одном и том же университете. Потом, конечно, дороги их разошлись: Марьям стала художницей, а Шахин Фахр аль-Таджар психологом (если я не ошибаюсь)… Да, именно психологом. И когда Махтаб несколько лет спустя приехала во Францию, о Фрейде и Юнге ей рассказывала именно Шахин Фахр аль-Таджар.

Марьям осталась во Франции и сделалась там во многих отношениях своей. Не только потому, что вышла замуж за своего высокого и смуглого алжирца, но и потому… потому, что такова была ее судьба.

Марьям познакомила меня с ним, когда я приехал в Париж в третий раз. По-моему, это было уже после смерти деда… Да-да, это было в 1954 году. Она сказала: он только что вырвался на свободу. Я ответил, что рад за него, так, значит, он был в тюрьме? И сколько же стволов было задействовано в его освобождении? Улыбнувшись, она ответила, что пистолетами не отделались. На что я произнес: я же не спросил, сколько пистолетных стволов, я спросил, сколько стволов. «Ой, Али, я в этом мало разбираюсь, – ответила Марьям. – Он боролся за свободу…»

Я написал «тюрьма»… Да, тюрьма. Преступления могут быть разные, но тюрьма есть тюрьма…

Марьям предложила мне познакомиться с ним, пригласить как-нибудь его и ее поужинать вместе. Затем, там же, где мы были, в кафе месье Пернье, в присутствии Махтаб, она сказала:

– Али-джан! Ты меня моложе, однако прошу тебя, считай себя моим опекуном-поручителем[70].

Я удивился: до сих пор Марьям не причисляла меня даже к достаточно разумным людям… И рассмеялся:

– Опекуном высокоуважаемой? Я пока не удостаивался чести быть признанным даже равным с вами, а уж опекуном…

– Да помилует Аллах покойного Карима, – молвила Марьям, – тем более тут Махтаб сидит… Но прошу тебя, Али, давай обойдемся без этого каримовского цирка, без бретерства этого… Я говорю серьезно: ты для меня сегодня мужчина-опекун… – Потом с каким-то смущением добавила: – Я буду тебе очень благодарна, братец!

– Хорошо, сестричка, – ответил я. – Ты сама разрезала, сама же и сшила. Но, когда уже сшила, зачем говорить еще о какой-то благодарности?

Марьям развеселилась:

– Спасибо тебе заранее, братец дорогой, защитник мой рыцарственный… Так ты обещаешь мне?

Что я мог ответить?

– Жених согласен, невеста согласна, а я какого черта буду возражать?