Игры сердца - Анна Берсенева

Красавец-араб, стоящий за прилавком, улыбнулся и что-то спросил. Нелли улыбнулась в ответ – собственная жалкая улыбка, разумеется, не шла ни в какое сравнение с его ослепительной – и показала на бутылку воды. Размышлять на уличной жаре не хотелось, и она открыла эту бутылку здесь же, в лавке, присев на плетеный стул в углу. Араб тем временем обслуживал других покупателей, видимо, постоянных, потому что они оживленно с ним болтали. На груди у него Нелли заметила крестик. А она-то думала, все арабы мусульмане. Ничего она не знала о здешней жизни, и никому она в здешней жизни не была нужна…

Нелли с тоской смотрела на спины покупателей и чувствовала свою ненужность так ясно, как, наверное, не чувствовала ее никогда.

«Что с того, что он про меня расспрашивал? – тоскливо думала она. – Обычный интерес к прошлому, больше ничего. Да Ваньке и показалось, может, что он именно мною интересовался. Это он про Ванькину жизнь расспрашивал, а заодно и я подвернулась. Ну конечно, он просто спрашивал сына, как тот жил. И чего я приперлась, кто меня звал?»

Даня ни разу не позвонил ей после Ванькиного возвращения из рейса, и только круглая дура могла не понять, что означает его молчание. Круглой дурой она и являлась, это ясно.

Нелли допила воду, встала и вышла из лавочки под громкий смех хозяина и покупателей. Смех, конечно, относился не к ней – до нее никому здесь дела не было.

Она прошла по улице вдоль домов. Наверное, надо было понять, где находится какая-нибудь гостиница. Или сразу найти такси да и ехать обратно в Бен-Гурион?

Небо стало густо-синим, звезды повисли на нем низко, как блестящие капли на деревьях после дождя. Нелли вспомнила, как Ванька рассказывал про эти иерусалимские звезды, которые чуть не на головах у них с отцом вздрагивали, когда они сидели на втором этаже маленького марокканского ресторана, на открытой веранде… Ресторан был где-то рядом с домом. Ванька говорил, что отец часто в нем ужинает.

Нелли выудила из сумочки английский разговорник и подошла к трем патрульным с автоматами, которые очень кстати вывернули из-за угла. Она никогда не видела людей с автоматами на улице, но их появление не вызвало у нее ни страха, ни хотя бы удивления – наоборот, оно как-то успокаивало.

Патрульные были молодые и разговаривали по-английски свободно, поэтому ей пришлось повозиться с разговорником, пока она объяснила им, что ищет.

Всю недолгую дорогу до марокканского ресторана – он действительно оказался рядом, прямо за углом, – ребята расспрашивали Нелли, правда ли, что в Москве этой зимой было минус сорок градусов, а между собой, кажется, обсуждали, стреляет в такой мороз автомат Калашникова или нет.

На прощанье они еще раз улыбнулись – все как на подбор высокие, широкоплечие – и ушли, оставив ее под той самой верандой, над которой так низко висели звезды.

Она подняла голову и увидела Даню.

Он сидел за столиком у края веранды. В руке у него был широкий ребристый стакан. В стакане постукивали ледяные кубики. Нелька видела и слышала все это отчетливо, ясно.

– Даня, – сказала она, задирая голову повыше, – можно я к тебе поднимусь?

Он встал. Он стоял и молча смотрел на нее.

– Ну что ты молчишь? – Она тоже смотрела на него не отрываясь. – Нельзя, да?

Он подошел к лесенке в углу веранды – Нелька только теперь ее заметила – и сбежал вниз. Походка у него совсем не изменилась. До конца лестницы оставалась еще одна ступенька. Он наклонился и поцеловал Нельку в висок. Поцелуй получился короткий и легкий. Губы у него еще были холодными от виски и льда.

«Та же удаль, тот же блеск в его глазах», – вспомнила она давнюю песню.

Тридцать пять лет назад этому, может, и не приходилось удивляться. Но и теперь это ее не удивило. Она и не думала, чтобы он мог перемениться. Да и в песне той пелось ведь о том же – о целой жизни, которая не переменила никого.

– Пойдем, Неля, – сказал он.

– Ты не расплатился.

– Ничего. В другой раз. Я здесь часто бываю.

– Мне Ванька рассказывал.

– Он вырос хороший.

– Моей заслуги в этом мало.

– Моей и вовсе нет.

– Ты думаешь?

Он улыбнулся. Так, как только он улыбался всегда, – одними глазами. За все годы, что прошли без него, за всю свою жизнь, Нелька не встретила ни одного человека, у которого была бы такая улыбка. Даже у Ваньки, который был похож на своего отца, ей казалось, как две капли воды, улыбка была другая.

Даня окинул ее быстрым взглядом и спросил:

– Ты без вещей?

– О господи! – воскликнула Нелька. – Я же чемодан в лавке забыла! В той, которая в твоем доме. Ну ладно, не украдут, надеюсь.

Даня к чему-то прислушался.

– Не украдут, – кивнул он. В глазах у него почему-то мелькнул смех. Вертикальная, как у микеланджеловского Давида, морщинка между бровями исчезла. – Там было что-нибудь ценное? – спросил он.

– Я не помню.

Она смотрела в его глаза и не очень понимала, о чем он спрашивает.

Ее жизнь прошла без него. Зачем?

– Пойдем, Нелька, – сказал он. И непонятно добавил: – Поздно мы спохватились.

Возле Даниного дома было выставлено оцепление. Прохожие стояли вдоль натянутых ленточек и взволнованно переговаривались. Нелька узнала среди них лавочника-араба. Крутились мигалки на машине «Скорой» и на двух полицейских автомобилях.

– А что здесь случилось? – удивленно спросила она.

И сразу же увидела свой чемодан. Вернее, то, что от него осталось. Чемодан был приметный, красный, и узнать его было нетрудно даже после того как он превратился в груду ошметков.

– С твоим появлением жизнь всегда становилась бурной, – заметил Даня. – Ну и просто здесь нельзя бросать сумки где попало. Конечно, Ахмед вызвал полицию, и твой чемодан на всякий случай расстреляли. Есть такая специальная пушка. Не волнуйся, ничего страшного не будет. Только объясняться придется. А времени жаль.

О том, что ему жаль времени, Даня сказал каким-то мимолетным тоном. Нелька поняла, почему: он не знал, на сколько она приехала. Она и сама этого не знала.

Пока составляли протокол, пока расходились зеваки, разворачивались и уезжали машины, она не отрываясь смотрела на Даню. Он объяснялся с полицейскими, подписывал какие-то бумаги, что-то говорил хозяину лавки… А она вспоминала тот день, когда Таня забрала ее с Ванькой из роддома.

Положив ребенка на диван в гостиной, Таня развязала синюю ленточку, развернула одеяло.

– Спит, – сказала она, отодвигая от его лица кружевной уголок простынки. – Красивый… Хотя на тебя совсем не похож.

– А какая связь? – пожала плечами Нелька. – Будто, кроме меня, ему не в кого красивым быть.

– Ты должна была уехать, – сказала Таня.