Война и мир. Том 3-4 - Лев Толстой

Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии,Наполеон сказал:

— Шахматы поставлены, игра начнется завтра.

Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с нимразговор о Париже, о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать вmaison de l`imperatrice [в придворном штате императрицы], удивляя префектасвоею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.

Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиямБоссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающийсвое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больногопривязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно.Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперьмогу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены,спокойны и удивлены моему гению».

Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнутьпред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.

Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не могспать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи,громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушлили русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Онодобрительно кивнул головой.

Дежурный адъютант вошел в палатку.

— Eh bien, Rapp, croyez-vous, que nous ferons do bonnesaffaires aujourd`hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче нашидела?] — обратился он к нему.

— Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь, ]— отвечал Рапп.

Наполеон посмотрел на него.

— Vous rappelez-vous, Sire, ce que vous m`avez faitl`honneur de dire a Smolensk, — сказал Рапп, — le vin est tire, il faut leboire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне вСмоленске, вино откупорено, надо его пить. ]

Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову наруку.

— Cette pauvre armee, — сказал он вдруг, — elle a biendiminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je ledisais toujours, et je commence a l`eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde estintacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящаяраспутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп,гвардия цела?] — вопросительно сказал он.

— Oui, Sire, [Да, государь. ] — отвечал Рапп.

Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел начасы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время,распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны иприводились теперь в исполнение.

— A-t-on distribue les biscuits et le riz aux regiments dela garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] — строго спросил Наполеон.

— Oui, Sire. [Да, государь. ]

— Mais le riz? [Но рис?]

Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, ноНаполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказаниеего было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стаканРаппу и молча отпивал глотки из своего.

— У меня нет ни вкуса, ни обоняния, — сказал он,принюхиваясь к стакану. — Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину.Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне этипастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя.Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c`est sanature; laissez-y la vie a son aise, qu`elle s`y defende elle meme: elle feraplus que si vous la paralysiez en l`encombrant de remedes. Notre corps estcomme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l`horloger n`a pasla faculte de l`ouvrir, il ne peut la manier qu`a tatons et les yeux bandes.Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина дляжизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она самазащищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами.Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не можетоткрыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Нашетело есть машина для жизни. Вот и все. ] — И как будто вступив на путьопределений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новоеопределение. — Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? — спросил он. —Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все. ]

Рапп ничего не ответил.

— Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мыбудем иметь дело с Кутузовым!] — сказал Наполеон. — Посмотрим! Помните, вБраунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобыосмотреть укрепления. Посмотрим!

Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать нехотелось, пунш был допит, и делать все-таки было нечего. Он встал, прошелсявзад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темнаяи сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, вофранцузской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде былотихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войскдля занятия позиции.

Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни,прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке,стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появленииимператора, остановился против него.

— С которого года в службе? — спросил он с той привычнойаффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался ссолдатами. Солдат отвечал ему.

— Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?

— Получили, ваше величество.

Наполеон кивнул головой и отошел от него.

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.

Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежалана востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.