Сокровища баронессы фон Шейн - Ольга Баскова

– Значит, вы решительно не знаете, что за человек на вас напал? – спросил барон, пряча глаза, чтобы бдительная жена не прочитала в них досаду. – Вы совершенно его не запомнили?

– Интересно, запомнили бы его вы? – Она резко повернулась к мужу, хотела добавить что-то грубое, но неожиданно смягчилась: – Скажите, Вольдемар, как вы смотрите на то, чтобы мы жили вместе? Я согласна давать вам деньги, даже приличные суммы, если вы будете рядом со мной. Я поняла: одинокая женщина совершенно беззащитна. Вы мой защитник, потому что законный муж.

Барон оглядел ее ладную фигуру и моложавое лицо. Ольге можно было дать лет на пятнадцать меньше, она оставалась красавицей, и мужчина почувствовал вожделение. Черт возьми, как же ему везет в последнее время! Хорошо, что бандит не убил его супругу, и она его не убила. Значит, полиция ничего не станет расследовать, и можно будет безбедно жить на капитал жены до конца ее дней.

– Конечно, дорогая. – Он припал к ее надушенной руке, царапая ее недельной щетиной. – Лучшего я и не желал. Скажите, я могу переехать к вам прямо сейчас?

Ольга улыбнулась и кивнула:

– Да, дорогой, чем скорее, тем лучше.

Он не услышал сарказма в ее голосе.

– Тогда я бегу за вещами.

– О, разумеется.

Она проводила мужа до двери и тщательно заперла ее. Ольга знала: мечтам барона не суждено было сбыться. Он просто не успеет собрать вещи, потому что яд скоро начнет действовать. Да, не видать бедняге ее сокровища… Женщина медленно опустилась на диван, улыбка едва тронула уголки ее губ. Ольга сидела неподвижно несколько минут, а потом, порывисто поднявшись, принялась укладывать вещи в дорожный чемодан.

На следующее утро она уже сидела в поезде, уносившем ее в Париж. Европа, казалось ей тогда, с удовольствием примет мошенницу в свои объятия. Тамошняя публика не знакома с ее аферами. Разумеется, там хватало своих аферистов, однако что-то наверняка найдется и для нее. Во всяком случае, она в это верила, оставляя родной город без всякого сожаления.

Ленинград, 1925

Пожилая женщина в лохмотьях и со следами былой красоты на изможденном лице – ее благородное происхождение выдавала лишь гордая осанка, подойдя к мусорному баку, огляделась по сторонам и, убедившись, что редкие в холодные зимние вечера прохожие, кутавшиеся в бобровые и норковые воротники, не обращают на нищенку никакого внимания, сунула руку в самую гущу отходов. От голода сводило живот, рябило в глазах. Старуха подумала: это последний бак в квартале, в котором нищая братия разрешает ей ковыряться. Если и тут ничего не удастся выловить, придется умирать от голода. К большому сожалению, синяя от холода рука с вздувшимися венами выуживала из глубины бака то старый ботинок с оторванной подошвой, то разбитую кружку, то ложку, согнутую чьей-то шаловливой рукой. Остатков еды не было. Нищенка издала стон и, вытерев вонючую мусорную слизь о видавший виды полушубок, подобранный на помойке, поплелась домой.

Падал легкий мягкий снежок, и память несчастной старухи услужливо прокручивала картины прошлого, когда она, молодая и красивая Оленька Сегалович (теперь ее можно было узнать разве что с трудом), под руку со статным князем Раховским ходила на каток, где катались члены императорской семьи. Такие воспоминания не приносили радости. Женщину захлестывала волна ненависти к этой семье, которая давным-давно покоилась в семейном склепе. Если бы не Раховские, ее бы ждала совершенно другая жизнь. Бывшая баронесса не думала, что жизнь вообще-то была к ней благосклонна и давала шанс за шансом, однако она не воспользовалась ни одним. Альберт Цабель, генерал фон Шейн – они мелькали в ее сознании, как бесплотные тени, по крайней мере, не вызывая брезгливости, как Остен-Сакен. Ольга вспомнила последнее убийство ненавистного фиктивного мужа, потом Париж, город соблазнов, где она рассчитывала развернуться. Но в чопорной старой Европе люди оказались не такими доверчивыми и в лучшем случае отделывались от назойливой дамы. Генеральша поняла: крупные аферы можно было совершать только у себя на родине. Пришлось возвращаться домой несолоно хлебавши: в Париже заветная шкатулка не пополнилась ни одним украшением. Россия встретила ее с распростертыми объятиями (во всяком случае, так ей показалось), кидая ей под ноги возможности для новых афер.

Первая мировая война была в самом разгаре, и госпожа баронесса почуяла, что ее время не закончилось. Начался новый этап, гораздо интереснее предыдущих. Она с головой погрузилась в аферы: вызволяла из плена, освобождала от призыва, меняла неблагозвучные фамилии. Шкатулка снова пополнялась, и однажды там оказалась вещь без бриллиантов, но очень ценная – золотая табакерка с вензелем германского императора Вильгельма II, которую она хитростью выманила у депутата Государственной Думы.

Ольга снова действовала с размахом, не подготавливая путей к отступлению, не думая о том, что теперь она не имела ни титула, ни высоких покровителей, не была молода и хороша собой, как раньше, когда могла обольстить любого мужчину. Разумеется, дело закончилось тюрьмой. На этот раз ее не защищали лучшие адвокаты города, и баронесса, разъяренная речью прокурора, вместо того чтобы сидеть тише воды ниже травы, грубила судье, оскорбляла пострадавших, хохотала над ними как помешанная, кривляясь и гримасничая. Возможно, она слегка и помешалась, забыв, что лучшие адвокаты, бросавшиеся к ее ногам, давно в могиле. Приговор – пять лет – ее ошеломил. Госпожа баронесса слегка приуныла, но ненадолго. Как ни странно, жизнь снова дала мошеннице шанс. Она отсидела всего два года, потому что Февральская революция сократила ее срок, но на свободе опять принялась за старое, осваивая уже новую нишу.

В суровые годы революции многие знатные семьи голодали и были готовы отдать все ценности за кусок хлеба. Мадам Остен-Сакен по дешевке скупала продукты и меняла их на фамильные драгоценности. Шкатулка наполнилась почти под завязку, однако ее владелица завязывать не хотела, и в результате в 1919 году ее судил за мошенничество революционный трибунал.

В суровое время суровы и законы. Впервые ей досталось по полной – исправительные работы без срока. Позже, правда, к празднику 7 Ноября срок уменьшили, но до исправительной колонии Костромской области Ольга все же доехала, и на какое-то время мир для нее рухнул. Казалось, возврата к прежней жизни уже не будет. Она в колонии… Она, такая утонченная, образованная, привыкшая к роскоши и полному удовлетворению своих потребностей… О жертвах своих преступлений Ольга, как всегда, не думала. У нее никогда не было никаких табу, не было чести и совести. Знала ли она вообще, что такое совесть? Так говорил прокурор на суде, но дама пропустила его слова мимо ушей. Совесть, честь – вот еще, какие глупости! У них самих-то есть совесть, если они вынесли такой приговор? Немного оправившись от шока, дама стала приглядываться, присматриваться и втираться в доверие к начальнику колонии Кротову, молодому двадцатитрехлетнему офицеру с узким длинным лицом и чуть косящими серыми глазами. Хитростью она добилась его благосклонности, рассказывая историю своей неудавшейся жизни, и молодой коммунист сначала пожалел старуху, но потом, выросший в бедности в семье мастеровых и всегда благоговевший перед титулами, стал приглашать пожилую даму к себе в кабинет сначала попить чаю, а потом… Оказалось, что древний черный монашеский платок ее старит, у нее еще прекрасные, хотя и седые волосы и очень нежная кожа. И он потерял голову от женщины, которой перевалило за пятьдесят, женщины, старше его почти на тридцать лет. Даже в таком возрасте, в рваной телогрейке с чужого плеча, Ольга оставалась прекрасной и губительной…