Приглашенная - Юрий Милославский

Издавна, почти с самого начала жизнедеятельности подмененного Кольки Усова, он/я без сколько-нибудь заметного внутреннего сопротивления, автоматически отбрасывал от себя – и легко забывал – любые загадочные, а хоть бы и жизненно важные вопросы, если только они не имели настоящего, прямого до нас касательства – т. е. не устремлялись разом и ко мне, Кольке Усову, и к моей Сашке Чумаковой. Все прочие вопросы могли разрешаться хоть так хоть сяк: ad hoc, по усмотрению вышестоящих Сил Природы (оборот, позаимствованный мною в бумагах «Прометеевского Фонда»). Мне было все равно. Так продолжалось множество лет. Даже не упомню толком, когда это я допускал себя до возникновения, а тем более – до осознания интереса к второстепенному.

Но в происходящем вокруг моего дела, ведомого Фондом, по самой его сути не должно было присутствовать ничего второстепенного, несущественного для Кольки Усова и Сашки Чумаковой. Поэтому я и прислушивался ко всякому слову фондовских кураторов и адвокатов, замерял промежутки между этими словами, так и сяк примерялся к ним, оценивал интонационные составляющие, и проч., и проч. Как следствие этого, мною владело непреходящее гневливое беспокойство. Я находился в состоянии судорожной готовности – этой словесной формулой именовали подобное моему расположение духа в одной из когда-то прочитанных книг по психологии животных.

Зачем надо было им выманить и прикарманить жалкие мои – вернее, унаследованные от Кати – сбережения?

Неужто правда была от них скрыта?

В настоящем случае правда состояла в том, что, потребуй они от меня втрое больше – или всё, что лежало на нашем счету, – я бы выдал им это всё без оглядки, сказал: «Сдачи не надо» (как хмельной щедрый грузин из анекдота моей юности ), вежливо поклонился – и ушел, забыв на столе предложенную адвокатом расписку.

В чем же тогда состояло испытание, которому подверг меня напоследок «Прометеевский Фонд»?

/…/ – Точно. Ты не заявил. Потому что у тебя есть кое-какие деньги. Вот ты и не заявил…

– …Потому что не знал, что такая возможность существует. Мне придется трудно без этих денег. Ты ведь меня не предупредил.

– Насчет чего?

– Насчет оплаты.

Выше было уже сказано, что в помещениях «Прометеевского Фонда» мне никак не удавалось достаточно сосредоточить взгляд и детально изучить черты лица и мимику моих собеседников. Поле зрения мягко, ажурными наплывами застилало, словно бы я чересчур долго всматривался в экран компьютера, или же, когда я оказывался не в состоянии противиться внезапному пароксизму чувствительности, на мои глаза выступали слезы. Тем не менее я разобрал, что персональный куратор, в свойственной ему манере опершись подбородком на сложенные «шалашиком», палец к пальцу, ладони, уставился на меня с выражением, которое я рискну определить как жалостно-нерешительное.

– Меня не предупреждали, – повторил я. – Поэтому я не знал.

– Ник, – с конфузливым смешком остановил меня куратор, – я тоже ничего не знал о твоих финансах. Ими занимаются адвокаты. И мне нас…ть, каким способом они выполняют свою работу, а им нас…ть, какие у нас отношения с нашими клиентами . Есть вещи, которые Фонд может осуществлять только через посредников, и только тогда они будут правильными по закону . Но ты же не думаешь, что в наши дни у кого-то еще остались секреты? У тебя есть счет в банке, у тебя есть хотя бы одна банковская карточка, у тебя есть компьютер, ты разговариваешь по телефону и таскаешь его с собой, правда? Поразительно! – пришлепнул он по скругленным подлокотникам конторского креслица. – Народ постоянно болтает на конспирологические темы, жалуется, что его подслушивают, что за ним подсматривают. Самые глупые даже требуют, чтобы это все запретили. Но наши е…е конспирологи почему-то не готовы признать, что о каждом человеке, если только он не живет в тайге или в джунглях, еще при королеве Виктории можно было при желании узнать всё частным образом, без помощи государственных разведок. Это просто стоит денег. И сегодня – даже не очень больших. От тысячи до ста тысяч долларов в среднем. А уж финансы! Это проще простого. Ты что же, не приносил своему домовладельцу справку о доходах? У «хайки» тебя сразу проверили, в состоянии ли ты заплатить, – только и всего. Это тебя удивляет?

– Нет, конечно. Но она сослалась на вас. – Я удержался и не прибавил, что был бы рад и счастлив получить, пускай самомалейшее, косвенное доказательство интереса ко мне со стороны каких угодно организаций – военно-разведочных, политических, административно-хозяйственных, – а до тех пор моя уверенность в обратном остается непоколебленной. Т. е. они, эти службы, заняты круглосуточной тайной работой по сбору информации – и я недостаточно глуп, чтобы этого не понимать. Но за мной, Николаем Н. Усовым, не надзирает никто, просто потому, что я никому из них даром не нужен, нет от меня ни пользы, ни вреда, и это становится ясным любому профессионалу с первого же взгляда. И без них есть кому сжить меня со свету.

Я лишь поинтересовался у куратора, может ли Фонд пересмотреть «хайкины» требования с учетом того, что он мне сейчас пояснил.

Куратор помалкивал; он то взъерошивал, то почесывал свою воздушную бородку, то проводил указательными пальцами – от висков к нижней челюсти – и вновь складывал ладоши, но уже не «шалашиком», а «по-молитвенному»; очевидно, он тяготился нашим разговором.

– Ты не должен так сильно волноваться, Николай, – после продолжительной паузы куратор перешел на русский. – Фонд, и мы все – с тобой, и я могу заверить, что таких больших расходов, которые тебя, конечно, пугают, не предвидится. Ты даже не догадываешься, как мало ты заплатил. /…/ «Хайка» тебе об этом ничего не скажет, да она толком и не соображает, но я от тебя никаких глупостей не жду… Для таких, как ты, нам обеспечивают ускоренный предварительный заочный статус . Представь только, какой уровень доверия к Фонду это означает.

Что в точности подразумевал куратор, я знать не мог, но во что́ обходится у нас настоящее доверие и что́ оно означает, я весьма представлял и сказанное мне принял к сведению. Надо ли говорить, что сам я никогда и никакими подобными к этому разряду относящимися привилегиями на доверие – не обладал, ничьим доверием – не пользовался и в свою очередь – никому и ни в чем не доверял.

– …И ты правильно сделал, что не стал перед ней прикидываться: мы с Патрицией были очень рады, когда получили отчет и узнали, как ты себя повел.

– То есть платить придется? Или нет?

– А сейчас мы только хотим предостеречь тебя от… шаблонов. Ты все-таки прочел много книг; ты же – как у вас раньше говорили? – ты же «культурный человек». Это выражение меня невероятно изумило, когда я мальчишкой – в первый раз! – посмотрел «Из России с любовью». Там – а ты помнишь? – “From Russia…” в своем роде гениальный фильм! – там бондовская блондинка – советская разведчица – я на нее почти кончал! – говорит Шону О’Коннери: «Это некультурно». Я ничего не понял, представляешь? А потом я постоянное «культурно-некультурно» услышал от взрослых теток в Москве, от этих ваших бабу́шек (отметим, что ударение возбужденный куратор поставил на втором слоге), и только тогда постепенно оценил… смысл, подоплеку. Это потрясающе по своей глубине. На русском «культурно-некультурно» можно докторскую диссертацию защитить. /…/