Рад, почти счастлив... - Ольга Покровская

– Тебя освищут, – сказал Иван.

– Знаю! – щедро улыбнулся Костя. – Но я буду горд. Потому что только свободный рискнёт в наше чертовски новое время воспеть старинную добродетель! И потом, я не однобок – у меня есть ещё «Повесть о Фолькере»!

Костя составил пошаговую биографию Фолькера и, зная вектор, смело предсказывал будущее героя. «Я думаю, – заключил он, – разочаровавшись в подростках, он начнёт собирать по улицам бомжей и возить их в баню мыться!»

Иван слушал задумавшись.

– Костя, это не шутка, – сказал он. – Для этого надо сначала погибнуть насмерть, потом долго, долго воскресать, и уж потом… Обычному человеку, как ты и я, до этого далеко.

– Ты думаешь? – озадаченно спросил Костя. – То есть, как бы, после сайтов надо ещё пару лет пропустить?

– Да вообще не надо о таких вещах! – вдруг рассердился Иван. – Это ведь живой человек!

– Да ладно, не волнуйся! – легко согласился Костя. – Так и быть, напишу добрую сказку!

Но Костины заверения не помогли. Иван вспомнил речную встречу с Женей. Что-то в этом месте души было не так. Тронул – и загудела тревога. «Надо будет проведать их, – решил Иван. – Вернёмся – съезжу на велике…»

Костя остался у Ивана на неделю и провёл время с толком. Облазил все деревья в округе, загонял Ольгу Николаевну в бадминтон, раз двадцать проиграл дедушке в шахматы. Когда выглядывало солнышко и трава подсыхала, он брал том Пастернаковских переводов, с оригиналом на левой странице и переводом на правой, и шёл на луг, в гущу отцветшей ромашки – знакомиться с «англичанами». Луг этот Иван любил и сам показал Косте. С него было видно вечность и рай, и Русь, и ещё кое-какие вещи, которые нельзя увидеть в обычной жизни.

– Англичане, я вам скажу, – это вещь! – восклицал Костя, приходя с луга. – Я и не думал, что так серьёзно, сильно, можно написать о природе! И понимаешь – там что-то такое есть… Не могу передать! Это такая редкость, когда люди здоровыми земными словами могут сказать о вечной славе! И я так хочу!

Иван слушал его внимательно, без улыбки.

«Экзальтация, шум – всё это уйдет, – про себя думал он. – Вопрос, что останется. Трудно, чтобы в нынешнем мире что-то осталось…»

В эти дни Костин талант представился ему в виде древесной кроны. Нельзя, чтобы ствол слишком сильно гнулся под ветром, чтобы морозы пробрали листву, чтобы воды не хватило. Ничего этого нельзя – иначе будет один скелет. А это значит, за Костю – вечное волнение.

Пробыв неделю, Костя собрался в Москву. Пора было что-нибудь предпринять, тем более что и погода испортилась. Иван соблазнял его погостить ещё, дразнил грибами. Как человек, не терпящий сомнений, Костя решил гадать по ветру.

– Хорошо, – сказал он, взглянув на флюгер. – Если завтра тоже будет северо-западный – я уеду! А нет – поглядим.

Вечером, на всякий случай, они отметили проводы.

– Ты только смотри, не запускай себя в моё отсутствие! – предупредил Костя. – Ты же знаешь, творцы вырастают во втором поколении. Обязательно кто-то в семье прорубил начерно их путь. Так вот, я думаю, что я и есть твоё второе поколение. Поэтому мне жутко важно, что у тебя. Ты – мой предвестник.

– Тогда мне надо стараться, – покорно Костиному замыслу, сказал Иван.

Впереди ему было видны поля своих стараний. Не напугать Костю плохой судьбой, больше того, вдохновить хорошей – какой бескрайний объём работы! И при этом его надо уложить в срок.

Следующим утром, задрав головы, они оба долго смотрели на петушка, упёршегося клювом в «норд-вест». Над ними висели почти неподвижно низкие облака и сыпали мелким дождём.

– Ну что, подбросишь до станции? – спросил Костя.

На перроне они стояли друг против друга, невесёлые, но спокойные. В конце концов, они могли встретиться в любой момент – хоть завтра. Невидимая, но густая водяная пыль пропитывала их понемногу.

– Слушай, я ведь про тебя ничего не узнал. А у тебя-то какие проблемы? – спросил Костя, забрасывая на плечо рюкзак и «этюдник».

Как умиляло Ивана это Костино совестливое «А у тебя» – и обязательно одной ногой в электричке!

– А у меня такая проблема, – честно сказал Иван. – Не знаю, кого идти провожать первого сентября – тебя в институт или Макса в школу.

* * *

Когда Костя уехал, Ивана одолела грусть, чувство, что жизнь давно уже не крылата. Не она несёт его, а он её подымает с земли, как мешок, и тащит к назначенной цели. Старая метафора, и сам он старый, раз нет жара вершить судьбу. Как ещё измерить возраст человека?

«Так и должно быть, – утешил себя Иван. – После весёлых дней положено быть печальным». И пошёл трудиться на огород. И даже съездил на следующий день в офис – собрать плоды своего многолетнего равнодушия к делу. Но грусть не отошла. Она стояла вплотную к сердцу, совершенно наплевав на то, что ещё прошлой осенью ей отказали от дому.

«С чего бы?» – удивлялся Иван.

А затем позвонил Костя, и всё объяснилось разом.

– Досачковался! – вопил он в трубку. – Ну ты и гад! Слушай, что она пишет!

И прочитал ему без всяких церемоний послание от Бэллы. В нём она ласково и с обилием «смайликов» уведомляла брата, что её университетский контракт, ввиду новых обстоятельств, продлён еще на три года. А обстоятельства такие: они с Юргеном надумали пожениться. Свадьба намечена на октябрь.

– Я тебя просто ненавижу! – вопил Костя. – Ты что сделал с моей сестрой! Она всё надеялась, дурочка! Думала – ах! У него долг совести! А ты ведь даже и «Чемоданова» ей не отвёз! И скажу тебе, я рад! Наконец-то! Я и вообще им желаю любви до гроба! А от тебя одни обломы! Я уж лучше буду, как кто угодно, чем, как ты!

– Что я мог? – автоматически произнёс Иван.

– Что ты мог? Да бросить всё и помчаться! А ты – прилип к бабушке, связался с этой дурой Олей! Она же злая тётка! Она твоих родственников со свету сживёт!

– Я однажды увидел несколько цветов пластилина, смазанных в шар, – сказал Иван. – Как будто это сердце… Вот там есть Макс, ты, все мои, и Оля. А Бэллы там нет. Она снаружи. Костя, как мне сказать? Я чувствую, вот это, что внутри, пусть не прекрасное, не лучшее – но это моё Божье Царство.

Костя с прибывающей ненавистью слушал его.

– Ну ты зануда! – крикнул он. – Сиди один! Всю жизнь просидишь! – и дал отбой.

Иван сел на ступеньку. Ему стало тяжело, он согнулся, локти положил на колени и понял, что, пожалуй, не донесёт. Всякие печали можно тащить, но груз собственной глупости непомерен. Вдруг его тоска сжалилась над ним – сгустилась, собралась, надавила на горло, и он заплакал.

Прячась от родственников, Иван поднялся в мансарду. Там было душно, но открыть окно в такой ветреный день нельзя – сдует травы, разложенные на просушку. Угол марли придавлен учебником Чемоданова. Как билет или пароль, он всюду таскал его с собой. И вот, наконец, – всё.

Осторожно он снял пропахший мятой учебник и отправился сушить глаза над костром.