Антистерва - Анна Берсенева

– Что же ты молчишь! – наконец спохватилась Лида. – Я себе болтаю да болтаю, мороженого наелась на полгода вперед! А домой теперь как же?

– А ты у меня переночуй, – тут же предложил Иван. – Я в двух шагах отсюда живу.

– С родителями? – уточнила она.

– Нет. Один.

– Тогда не пойду, – решительно заявила Лида. – Ты что! Думаешь, я совсем дурочка, не понимаю, чем такие ночевки кончаются?

– Чем уж таким страшным они кончаются? – пожал плечами Иван. – Ну, если боишься – квартира большая, я тебя за стеночкой уложу.

– Ладно, – вдруг засмеялась она. – Если за стеночкой, то пойдем!

В укладывание «за стеночкой» Иван, конечно, не верил. Лида смеялась так завлекающе, глаза ее переливались в полумраке раннего вечера так таинственно, что ее слова наверняка можно было считать обыкновенным кокетством. Каково же было его удивление, когда, оглядев кровать в маминой спальне, она деловито сказала:

– А белье где, в комоде? Ну иди, ложись, я расстилаться буду. Иди, иди!

А потом, засмеявшись своим головокружительным смехом, вытолкала его из комнаты и – кто только придумал эти замки на внутренних дверях, которые были во всех старых квартирах! – повернула ключ.

Минут пять Иван не мог опомниться – чувствовал себя полным идиотом. А потом ему стало так смешно, что он даже воду открыл на кухне, чтобы заглушить свой хохот. Лида так ловко завлекла его в эту азартнейшую из игр «даст – не даст», что отступиться было теперь просто невозможно.

Все произошло только через месяц. Может, он добился бы своего и раньше, но на ухаживания просто не было времени. Да, по правде говоря, и страсти на это оставалось маловато. Учеба настолько увлекла его, что все остальное стало неважным. Он впервые понимал радость знания – не краткого эмоционального впечатления от новой информации, а вот именно глубокого, разветвленного и протяженного знания. Сергей Павлович Королев когда-то пригласил на свой факультет самых сильных педагогов, обучение было поставлено на высший уровень, и эта традиция оставалась крепкой даже после смерти Королева. Так же, как и традиция жгучего интереса, который испытывали к учебе все студенты; вялых, инертных здесь просто не было.

Иван уже представлял, кем будет после окончания института – инженером космической промышленности, – и точно знал, что сразу же напишет заявление с просьбой зачислить его в отряд космонавтов. Это было реально, это было достижимо, но для этого надо было блестяще знать все, чему его учили. А ему и нравилось знать все это именно так.

Потому времени на Лиду оставалось не так уж и много. Зато его напор стал во сто крат сильнее оттого, что Иван вынужден был укладываться в краткие временные промежутки. Или его напор усиливался потому, что Лида разжигала его своим кокетством?

Во всяком случае, в тот воскресный день, когда они зашли к нему домой, чтобы отдохнуть после электрички, а вечером идти в театр Ленинского комсомола, находившийся здесь же, на улице Чехова, Иван готов был на куски себя дать разрезать, но не упустить эту девушку. Он не понимал, чем она больше возбуждает его, своей красотой или своим сопротивлением!

Впрочем, в этот день она не сопротивлялась. Он стал целовать ее сразу же, как только за ними закрылась входная дверь, и, вместо того чтобы, как обычно, упереться руками ему в грудь и шутливо, но твердо оттолкнуть его, Лида вдруг прижалась к нему. Губы ее приоткрылись под его губами, и, на секунду высвободившись из его поцелуя, она прошептала:

– До чего же ты неугомонный, Шевардин! Ну как против такого устоять?

– Не надо стоять, – пробормотал он. – Пойдем лучше ляжем.

И тут же, устыдившись мужицкой простоты своих слов, подхватил ее на руки и, целуя на ходу, понес в спальню.

Конечно, она была девственницей, он знал это заранее и в этом не ошибся. Да и в остальном, что он знал о ней заранее, Иван не ошибся тоже… Многое можно было отдать за близость с такой девушкой! Все ее неуменья оборачивались такой сладостью, какой, наверное, он не испытал бы с самой опытной женщиной. Иван был так благодарен ей за эти ее сладкие неуменья, что весь превратился в одну только нежность, хотя сгорал от нетерпения и ему приходилось изо всех сил сдерживаться, чтобы не быть слишком торопливым.

Все ее тело отзывалось нетронутостью на каждое его прикосновение; он не знал такого даже в четырнадцать лет – даже девчонки-одноклассницы казались более опытными по сравнению с нею. Достаточно было лишь прикоснуться к ее груди – даже не губами, а только ладонью или самыми кончиками пальцев, – чтобы все ее совершенное тело тут же затрепетало, выгнулось, брызнуло невидимыми искрами, от которых его собственное тело заполыхало пожаром. А уж что происходило с нею, когда он целовал и ласкал ее всю, от мягких губ до перламутровых ноготков на маленьких, как у Золушки, ногах, – этого и представить было невозможно. Она вздрагивала, стонала, она не могла пошевелить ни ногой, ни рукой, ни даже пальцем – он понимал, что от неожиданности связанного с ним телесного впечатления, – но этой своей неподвижностью заводила его больше, чем могла бы завести самыми страстными ласками.

Он ласкал ее так долго, как только мог, и, может быть, поэтому она почти не ощутила тот момент, когда сил на ласки у него больше не осталось и все завершилось мгновенно, как резкий удар – в ней, в ее совершенно расслабленном теле. Наверное, этот момент был для нее болезненным, да не наверное, а наверняка, – но тут уж он ничего не мог поделать: весь огонь, который она разожгла в нем, собрался у него между ног, и трудно было ожидать, что такой огонь может не обжечь…

Когда все кончилось, Лида заплакала.

– Ну что ты? – Иван притянул ее к себе, стал целовать с торопливой благодарностью. Да он и в самом деле был ей благодарен за тот восторг, который только что взорвался у него внутри и до сих пор вспыхивал приятными искорками то в голове, то в животе. – Что ты, милая, не плачь…

– Ага, не плачь! – всхлипнула Лида. – Думаешь, не жалко? Была девушка, а стала баба… Один раз такое бывает.

Он удивился ее словам: ему казалось, что он ведет себя с нею как-то слишком попросту, а тут вдруг – баба, жалко… Удивился – и сразу обрадовался. Оказывается, для нее все в самом деле довольно просто. Ну и хорошо!

– Не расстраивайся, – улыбнулся он. – Ты что, до старости собиралась свое сокровище хранить?

– До старости, может, и нет, а до замужества не помешало бы. – Она шмыгнула носом. Иван слегка напрягся. – Вы же, мужики, все одинаковые. Подай вам девственную плеву и первую брачную ночь. А откуда оно возьмется, когда сами же – дай да дай?

– Да не надо мне никакой плевы… – оторопело пробормотал он, мысленно добавив: «А брачной ночи тем более».

На это Лида ничего не ответила. Она села на постели, накинула на голые плечи розовую кофточку и стала поправлять пышные растрепавшиеся волосы.

– Вставай, Шевардин, – сказала она. – Ты меня в театр пригласил или забыл? Приятно с тобой, что и говорить, но я девушка провинциальная, в Москву не часто выбираюсь. Пошли!