Флэшмен под каблуком - Джордж Макдональд Фрейзер

Потом королева потянула меня за собой в направлении ванной. Развязав шарф, она сняла шляпу, высвободив копну длинных прямых волос и тяжелые серебряные ушные кольца, свисавшие до самых плеч. Ранавалуна скользнула в ванную, оказавшуюся достаточно глубокой, чтобы плавать в ней, и поманила меня за собой. Так я и поступил, распалившись к тому времени почти докрасна. Но она все плавала, заигрывая со мной самым соблазнительным образом: дразнила, терлась носом, целовала – но ни единой улыбки, ни единого слова; даже ледяной взгляд не потеплел ни на йоту – и вдруг обхватила меня своими длинными ногами, и мы понеслись, кувыркаясь и плескаясь как пр-тые – один миг на поверхности, следующие три – под водой. Легкие у нее, должно быть, были как мехи, потому как она могла погружаться жуть как надолго, при этом беснуясь, как похотливая дельфиниха, появляясь на единое мгновение на поверхности, чтобы глотнуть воздуху и начать еще более экстатичные игры на дне. Да, для меня это оказалось новинкой, и весьма возбуждающей, – единственный раз, когда я сумел завершить плотские утехи с носом, полным воды, был именно в ванной Ранавалуны. Когда все кончилось, я привалился к стенке, отдуваясь, а она лениво скользила туда-сюда, время от времени окидывая меня взором своих колючих глаз, мерцавших на неподвижном, как маска, лице.

Но самое интересное было впереди. Когда королева вылезла из ванной и я послушно выбрался за ней, она направилась к кровати и улеглась, молча разглядывая меня, пока я колебался, не зная, что делать дальше. Ну, большинство из них ждет, что мужчина шлепнет любимую по заду в качестве благодарности, прикажет подать закуски или поболтает о том о сем, но чутье подсказывало – это не ее стиль. Она так и лежала, нагая, черная и блестящая, пока я старался делать вид, что так и должно быть, а потом буркнула что-то по-малагасийски и указала на пианино. Я скорбно развел руками: не играю, мол; ее зрачки немного сузились, и через три секунды я уже сидел на стульчике, прилипая мокрым задом к сиденью, и наяривал одним пальчиком «Пей, малыш, пей». Аудитория не взорвалась аплодисментами, поэтому я перешел ко второй половине своего репертуара: «Боже, храни королеву», но недовольный рык заставил меня по-быстрому исполнить «Малыша» еще раз. Играл я его минут десять, не на секунду не забывая о немигающем взгляде, буравящем мою спину, потом, в одной из вариаций, решился пропеть куплет. За спиной раздался скрип кровати, и я замолчал; очередной рык, язык задвигался сам собой, и под сводами Серебряного дворца Антананариву раздалось:

Ну и потом припев, с огоньком – да вы, должно быть, слышали эту задорную песенку, – и я голосил, пока не охрип. Как раз в тот миг, когда я решил, что больше не выдержу, она подошла, без всякого выражения переводя взгляд с моего лица на клавиши и обратно. «Семь бед – один ответ», – думаю и, продолжая долбить пальцем по пианино, стискиваю ее другой рукой, усаживаю на стул и ору:

И надо же: попялившись на меня еще немного, она начинает подыгрывать мне, правда, совсем не в такт. После музицирования мы отправились в кровать, на этот раз по-серьезному подойдя к вопросу. И тут меня ждало сильное потрясение: я думал, что ей понравится быть снизу, но не тут-то было – одним махом опрокинув все мои шесть футов и тринадцать стоунов, Ранавалуна оседлала меня и пустилась вскачь галопом, издавая стоны и хрипы и даже молотя меня кулаками. Это было все равно что заниматься любовью с гориллой, но ей, сдается мне, понравилось: нет-нет, не было ни улыбок, ни девичьих вздохов, но под конец она прижалась своим носом к моему и несколько раз проговорила: «Занахари… занахари»[121], – что, как я впоследствии понял, являлось комплиментом.

Вот так произошла моя первая встреча с королевой Мадагаскара Ранавалуной, самой ужасной, без преувеличения, женщиной из всех, с кем меня сталкивала жизнь. Первая, но, к несчастью, далеко не последняя, ибо хотя взгляд ее ни на миг не утрачивал горгонской сути, она испытывала ко мне неистощимое влечение. Быть может, причиной тому мои способности к фортепиано[122], ибо, как правило, она меняла любовников, как перчатки, и в последующие недели я пребывал в постоянном страхе, что она устанет от меня, как прежде устала от Лаборда и нескольких сотен других мужчин. Француза еще просто выставили, но зачастую отправленных в утиль красавцев подвергали мучительному испытанию тангином, а потом варили в ямах, четвертовали или зашивали в бычью шкуру и оставляли гнить заживо.

О, ублажать королев – не самое приятное в мире ремесло, и что еще хуже, Ранавалуна оказалась несносно требовательной любовницей. Нет, не то чтобы ей доставляло удовольствие причинять боль мужчинам, как моей дорогуше Лоле с ее расческой, проказнице миссис Мандевиль с Миссисипи, отправлявшейся в постель в сапогах со шпорами, или тете Саре, этой чокнутой амазонке степей – о, мне в свои времена доводилось встречать знатных цыпочек, не правда ли? Ранавалуна была просто самкой, грубой и ненасытной, и после свиданий с ней все тело болело несколько дней. За шесть месяцев в качестве племенного жеребца мне пришлось лечить трещину в ребре, сломанный палец и бесчисленное количество синяков и вывихов. Так что можете себе представить.

Но хватит романтики: довольно будет сказать, что мой дебют оказался успешен и я был взят во дворец как раб-иностранец, пригодный в качестве не только любовника, но и – принимая во внимание армейский опыт, – офицера штаба и военного советника. Причем у дворцовых чиновников, приставлявших меня к исполнению обязанностей, даже мысли не возникло, что я могу не соглашаться, мечтать вернуться домой или просто иметь иные чувства, помимо искренней им благодарности. Раз оказался на Мадагаскаре, быть тебе там до гробовой доски, и точка. Это их национальная доктрина: Мадагаскар – это весь мир, причем совершенный, и не может быть предательства чернее, чем придерживаться иного мнения.

Тонкий намек на это я получил тем же вечером. Дождавшись разрешения покинуть высочайшее присутствие, я, утомленный и ошарашенный, был препровожден для беседы с личным секретарем королевы. Последним оказался маленький черный сморчок в куцем синем сюртуке с медными пуговицами и клетчатых брюках. Улыбнувшись мне из необъятных глубин своего воротника, он заверещал:

– Мистер Флэшмен, какое удовольствие – видеть вас! Моя звать Фанкануникака, я очень личный и очень специальный секретарь Ее Величества королевы Ранавалуны, Великого Облака, Затеняющего Мир, чтоб мне лопнуть! – Он принялся потирать свои черные лапки, потешаясь над моим недоуменным взглядом. – Где я так отлично научился говорить английский, что изумить вас? Так это потому, что моя учился в Лондоне, в школе Хайгейт, в Хайгейте, основанной в год от Рождества Христова 1565-й, на седьмое лето правления доброй королевы Бесс. Вот. Прошу, сидеть сюда и слушать меня. Я уже старый-старый парень. – Негр указал мне на стул.