Билет в одну сторону - Наталья Костина

Я посмотрел вверх и увидел черный провал в боку бака, спасшего меня, – рваный прямоугольник на серебристой железной туше, подсвечиваемой луной. Значит, в той стороне, которая противоположна этому прямоугольнику, – наша база. А по правую руку блокпост. Главное – не сбиться, не пойти туда. А куда? Да все равно куда, только не к СВОИМ. Потому что свои ведут гибридную войну, свои стреляют по своим, по тем, кто уже не нужен, кто – отработанный материал. Им нужно победить. Подмять под себя. Утвердиться. Любой ценой. Только цену в этой войне пока что платят другие. «Тут граница совсем рядом», – вспоминаю я слова питерского музыканта, слова того, имени которого я так и не узнал… Что теперь будет с его девушкой? С той, которая будет годами проходить по мосту и так и не сможет снять с его перил замок: ключ брошен в воду, черную, непроницаемую воду Невы…

Я бреду в темноте по степи, как будто иду по колено в темной воде; иду – и оглядываюсь, стараясь не потерять из виду сияющий купол бака. Сегодня полная луна – и она мне помогает. Я засекаю направление: мне нужно туда, в тот угол горизонта, в точку между двумя терриконами. Я не знаю, сколько времени я уже двигаюсь, но луна все так же светит, а ноги как будто переставляются сами собой. «Если долго идти, – думаю я, – можно выйти в совсем, совсем другую жизнь… без войны… без обмана… без стрельбы. Да, без стрельбы!» – радуюсь я. И именно в этот момент снова начинают стрелять.

Дневник женщины, оставшейся неизвестной

Второй час сидим в реденькой, насквозь просматриваемой посадке у дороги и пережидаем бой. И это называется – ПЕРЕМИРИЕ? Нет никакого перемирия, иначе мы давно уже добрались бы до места назначения. Намеренно не пишу, куда мы едем, – боюсь сглазить. Свекровь сегодня получше, держится молодцом – не то что толстая неприятная тетка, которая сначала требовала себе место впереди, а часа полтора назад, когда водитель объявил, что нужно остановиться, иначе можем угодить под обстрел, с толстухой случилась настоящая истерика. И это при том, что из двадцати пассажиров пятеро – дети дошкольного возраста!

Женька ведет себя очень достойно, несмотря на то что ее, беднягу, укачало. Я всю дорогу потихоньку скармливала ей желтенькие аскорбинки из аптечной банки, но все равно пару раз пришлось останавливаться. Впрочем, и так едем не быстро.

Теперь Женька, несмотря на все приближающуюся канонаду, уснула прямо в машине, свернувшись калачиком на наших с Маруськой двух сиденьях, а мы залезли в тень, под акации. Маська грызет яблоко, выуженное из Женькиного рюкзачка с рыбкой Немо, который мы набили в дорогу всякой всячиной, и интересуется, что я строчу в тетради. Я смеюсь и говорю, что пишу роман.

– Рома-а-ан? – притворно удивляется Маруська. Она, конечно, не поражена – подруга давненько подозревала меня в склонности к бумагомарательству.

Мысли разбегаются, и писать складно не получается – но именно сейчас, сегодня, я поймала себя на том, что засмеялась в первый раз за много дней, наверное, от предчувствия того, что мы наконец выберемся на Большую Украину. Именно так – с острова на материк.

Мы с Маруськой в предчувствии отъезда словно обе ожили: строили грандиозные планы и даже покушались на личную жизнь. Маська то и дело хохотала, порхала птичкой по своему покидаемому дому и постоянно намекала, что мы – девицы хоть куда, и грозилась пристроить нас с Женькой в хорошие руки. Мне самой ужасно хочется перемен – но только сегодня я поняла, как СИЛЬНО мне этого хочется. И это касается скорее не личной жизни – бог с ней совсем, мне для счастья вполне хватает собственного ребенка, но Маруська, она не может одна, я же вижу.

Последний день прошел в полном сумбуре: Маська то и дело бросалась перебирать огромную сумку, которая, к моему ужасу, намного превышала габариты «вот так на вот так», однако моя подруга легкомысленно надеялась, что водитель не станет измерять ее рулеткой. У нас с Женькой вещей практически не было. Слава богу, документы уцелели, а остальное… остальное наживем. Наш багаж, для которого Маруська выделила такой же огромный, как у нее самой, клетчатый баул, большей частью состоял из ее собственного имущества – тех дорогих сердцу мелочей, которые она не желала бросать и которые никак не желали помещаться в ее собственную сумку. Я, так и не нашедшая наш семейный альбом, полностью разделяла Маруськино желание не оставлять здесь ничего этого, хотя и опасалась, что водитель заставит нас выбросить лишнее просто на дорогу. Однако все обошлось: он только вздохнул, покрутил носом, поцокал языком, но жалость, оказывается, свойственна даже водителям «бусов» – и наши пожитки были умяты в нутро машины. Я везла с собой и драгоценные подарки от Марьи Васильевны – пуховую подушку и одеяло для Женьки и книгу Улицкой – для меня.

– Для поддержания тела и духа! – объявила моя коллега.

Что ж… точнее не скажешь. Ярче могла выразиться только Маська, когда мы с ней вдвоем в ночь перед отъездом сидели посреди разоренной сборами комнаты:

– Как из сумасшедшего дома выпускают, честное слово!

– Но мы же вернемся, Марусь? – тревожно говорю я.

– А то! Конечно, вернемся! Пусть даже не надеются, что мы бросим тут остальных больных!

Маруська шутит, но глаза у нее печальные.

– И здоровых, Мась… их особенно жалко.

– Ничего, – хмурится Маруська. – Даст бог, переживем зиму и вернемся. Вместе с нашими и вернемся.

Мы вернемся. Обязательно. Потому что это – НАША земля. Родина. Украина.

Егор

– Не кидай мене, братику…

Это был незнакомый язык, но слова все были родные: «Нэ кыдай мэнэ, братыку…» Я понял их без перевода: «Не покинь меня, брат», – вот что он хотел сказать – тот, на которого я наткнулся уже ближе к утру.

Он был ранен куда сильнее меня: лицо в грязи и копоти, форма иссечена осколками, а вместо правой ноги – одно сплошное кровавое месиво.

– Водички… Пити…

Воды не было. Роса давно уже высохла. Я сел рядом с ним на землю:

– Потерпи, брат…

– Всіх… до одного. Тільки я один лишився…

– Идти сможешь?

Глупый вопрос… Он держался в сознании каким-то невероятным усилием воли – рядом с ним я, со своей простреленной навылет рукой и оцарапанным боком, показался себе совершенно здоровым. Я присел на корточки:

– Давай, хватайся за шею, а я попытаюсь встать. Только за левую руку не берись, хорошо?

Я приподнял его и попытался взвалить на спину. Это получилось не с первого раза – и у меня, и у него. Несколько раз он без сил соскальзывал, я тоже не смог сразу подняться на ноги. И даже потом, когда у нас наконец что-то получилось, я прополз с ним на спине всего несколько метров, но так и не смог встать. Ночь уходила, однако нарождающийся рассвет был настолько туманным, что я совершенно потерял ориентацию.

Очень быстро я понял, что долго ползти с раненым на спине не смогу: нужно придумать что-то, что поможет мне его нести; именно в этот момент я буквально носом наткнулся на разбитую вдребезги и перевернутую машину. Туман клубился вокруг, как случайно упавшее на землю облако… Может быть, мы с ним уже умерли и бредем теперь по небесам?