Великие пары. Истории любви-нелюбви в литературе - Дмитрий Львович Быков

него выросли три потрясающего впечатления встречи. Первая воспринялась как непосредственное воздействие волевой силы, вторая притягивала обаянием, третья была призывом. И нужно было большое концентрированное усилие, чтобы не откликнуться. Откуда это, разве мы примадонны? Почему комнаты наши заполняются благоуханием незримых цветов? Чем заслужили мы такое внимание, даже если это от друзей Минцловой? Рудольф Штейнер скажет нам, идти ли им навстречу. Он открыто ведет свое дело и сам несет ответственность за него, никого не зазывая: ему можно довериться. Бросив обед, мы кинулись на вокзал, а оттуда в Кёльн, куда, как мы случайно узнали, поехал Штейнер.

Нельзя сказать, чтобы в Кёльне нас встретили особенно любезно, было ясно, что им не до нас, но все же, как русских, нас пригласили на лекцию для членов. Мы попали в толпу теософов, преимущественно дам, очень безвкусно одетых, но среди них было много милых лиц без масок, которые постоянно встречаешь на Западе. Издали мелькнули черты лица, виденного на фотографии три года назад и тут не было вопроса, мы нашли то, что искали, что жило в глубине души как самое близкое. Лекция на незнакомом мне языке была, как музыка, понятна переживанию. В несколько месяцев на этих лекциях понятен стал и язык”.

Ну вот слушайте, нормальные люди это пишут, а? И тем не менее напрашивается ответ, что эти люди только и есть нормальные, какими они задуманы. Бывает же телепатия без интернета? Бывает передача мыслей без твиттера? Ведь понимать друг друга надо без слов, предчувствовать будущее – одной интуицией; и, вне зависимости от того, чему учил Штейнер, Белый и Тургенева пережили с 1912 по 1914 год, до начала европейской войны, колоссальный личный расцвет. Белый закончил “Петербург” – высшее свое создание. Ася Тургенева рисовала и гравировала, и по ее эскизам создавались капители будущего Гётеанума. После лекции 10 июля “Христос и ХХ век” Белый и Ася стали окончательными и убежденными штейнерианцами, но речь не об их убеждениях, а о том, какие вершины им открылись за счет этой веры. Сама вера тут, кажется, не принципиальна.

Швейцария – не Россия: двое живущих в гражданском браке русских должны зарегистрировать свои отношения. 23 марта 1914 года брак их зарегистрирован. Оба они в это время участвуют в строительстве Гётеанума в Дорнахе под Базелем. Белый задумывает роман “Невидимый град” – третью часть трилогии, начатой “Серебряным голубем” и “Петербургом”. Он в восторге от того, что его научили работать стамеской и что мускулы его крепнут (Белый вообще не был субтилен, скорее двужилен: потрясающая работоспособность, огромные лапищи). Правда, физический труд ему через две недели надоел, но лекции на строительстве Гётеанума – отнюдь. Раздражало его другое: его сделали сторожем стройки, литературных его заслуг здесь никто не знал, и сам доктор, славившийся интуицией, никак не выделял Белого из числа учеников. Правда, встречаться с Вячеславом Ивановым Штейнер вовсе отказался (“К оккультизму у него нет ни малейшей способности”). Но Белого не на шутку раздражало, что в общине штейнерианцев он только сторож.

Тогда же началось и то роковое, что их впоследствии развело: Ася Тургенева полюбила антропософию больше, чем Белого.

Это важно: не Штейнера! А именно его учение и среду. Сам он, конечно, вызывал у нее чувства молитвенные, но никак не личные. И довольно скоро после начала строительства Гётеанума Ася вдруг заявила Белому, что телесное общение между ними отныне прекращается. Спать они будут в двух разных комнатах.

Надо сказать, Белый испытал шок – и такой, что не умолчал о нем и в автобиографических сочинениях. “Под влиянием работы у доктора Ася перестала быть моей женой, что при моей исключительной жизненности и потребности иметь физические отношения с женщиной – означало: или иметь «роман» с другой (это при моей любви к Асе было для меня невозможно), или – прибегать к проституткам, что при моих антропософских воззрениях и при интенсивной духовной работе было тоже невозможным; итак: кроме потери родины, родной среды, литературной деятельности, друзей, я должен был лишиться и жизни, т. е. должен был вопреки моему убеждению стать на путь аскетизма”, – написал он в “Материале к биографии”, из которого потом образовалась прощальная трилогия “Между двух революций”. Дошло до того, что он начал видеть грешные сны о Наташе Тургеневой-Поццо, старшей сестре, приехавшей к ним в Гётеанум и оставшейся там поработать; к счастью, дальше грешных снов дело не пошло.

С 1915 года начинается массовое бегство русских из Дорнаха; отчасти это было связано с войной – оставаться в непосредственной близости от Германии русским было неуютно, да многих и призывали; отчасти же массовое разочарование было связано с тем, что русский характер годится для кратковременных экстазов, а долгий и систематизированный труд “не по профессии” свободному художнику скучен, а именно свободные художники составляли большинство штейнерианских русских. Разочарование в учении доктора тоже не замедлило подступить, потому что одно дело – ждать великих откровений, и совсем другое – дождаться мировой войны, которая началась вместо обещанного царства мирового духа. В России намечались куда более великие обещания, и Белый отправился туда: формально – потому что ему надо было разбираться с мобилизацией, а по сути – потому что ему до смерти надоело работать стамеской в Гётеануме. Надоели ему толпа немцев, которые составляли большинство строителей, и их откровенная глупость; надоела враждебность многих штейнерианцев, ревновавших Белого к доктору (у Штейнера была русская жена, Мария Сиверс, и он охотно приглашал на вечерние чаепития русских, в первую очередь Асю с мужем). В конце концов Белый уехал – и Ася за ним не последовала.

5

Почему вышло так, что эта девушка-ледышка, Розмарин, пепельнокудрая красавица сначала к нему потянулась, потом запретила ему к себе прикасаться, а потом, после короткого романа с еще одним русским берлинцем, малоодаренным имажинистом Кусиковым, вообще начисто порвала с Белым и с внешним миром?

Самое простое объяснение – то, которое и сама Ася повторяла в мемуарах: ей открылась истина, и земное перестало для нее существовать. Это слишком просто, и, при всей своей необразованности, Ася была достаточно умна, чтобы оценить Белого; а кто оценил Белого – не мог же всерьез воспринимать Штейнера, правильно? Нельзя же было в одном проявлять и ум, и вкус, а в другом слепо верить на слово самозваному пророку, который сам, кажется, к концу жизни разочаровался в собственном учении? Ведь таких пророков в начале ХХ века было очень много, от Гурджиева до Рериха, на всякий вкус; наш Распутин в этом смысле ничем не хуже, только на Гёте не ссылался. Не могла же Ася Тургенева всерьез полагать, что Белый – лишь один из учеников доктора, а доктор – воплощение мирового