Курьер из Гамбурга - Нина Соротокина

Екатерина отбросила опросные листы и отдалась приятному занятию – письмам. Однажды она сказала своему секретарю Грибовскому: «Не пописавши, нельзя и одного дня прожить». Первое письмо, как обычно, адресовалось барону Гримму.

Позвольте шаг в сторону. Я, то бишь автор, недолюбливаю Екатерину II, по человеческим качествам мне куда ближе Елизавета, хоть проку от последней в государственных делах было куда меньше, чем от первой. В Екатерине, несмотря на ее веселость, терпимость и легкость в общении, проглядывает что-то фатально злое. Свидетельством этого служит смерть мужа и сына, оба были убиты ее любовниками. Сюжет этот тянет на страшные шекспировские страсти.

Но при ближайшем общении с Екатериной, то есть нырнув с головой в материал, я тут же попадаю под ее обаяние. Не только редкая удачливость вела ее по жизни, она все достигла своим умом и трудолюбием. А со временем я ко всему прочему поняла, что императрица была откровенной графоманкой. Как понятна мне ее тяга к чистому листу бумаги! За день она дописывалась до того, что у нее начинала болеть правая рука. Ей бы компьютер или на худой конец пишущую машинку! Только кофе попьет – и пошла строчить без остановки. Часть писем она рассылала по почте, но барон Гримм был удостоин собственных курьеров, и возили курьеры письма в Париж не раз в неделю, а каждый день.

Барон Фридрих Мельхиор Гримм приехал в Россию год назад в свите ландграфини Гессен-Дармшадтской и дочери ее, будущей великой княгини Натальи Алексеевны. Его представили императрице, и они очень понравились друг другу. Гримм был старше Екатерины на шесть лет, об амурных делах здесь и речи не было, но барон смог стать отличным собеседником и другом императрице. Она звала его на службу, он отказывался, ссылаясь на тяжелый климат и незнание русского языка. В конце концов Гримм все-таки стал служить России, но за ее пределами. Переписка его с императрицей длилась более двадцати лет. Отношения с Францией были натянутые, и немудрено, что Гримма считали русским шпионом. О каждом более-менее важном событии в Париже, а также о слухе или сплетне, верный корреспондент тут же сообщал Екатерине.

И хватит о бароне Гримме. Со временем я расскажу о нем подробнее, а пока мне захотелось загодя представить его читателю. Вернемся в Зимний дворец.

В девять утра, как обычно, она отправилась в свою спальню. Там она принимает сановников с докладом. Первым явился обер-полицмейстер. Должность эту, как уже было говорено, уже десятый год справлял генерал-аншеф Чичерин, человек умный, порядочный и приятный в общении. К слову скажем, что он был еще и честен. Через три года он уйдет в отставку, а после смерти оставит наследникам только долги, а ведь при больших деньгах был: и мосты строил, и водоводы под землей прокладывал, и дороги ремонтировал.

Чичерин явился минута в минуту. Доклад его о пропаже пожитков у обывателей в результате кражи со взломом, а также драки в кабаках и бесконечные заявления о беглых мало интересовали Екатерину. Прошло время, когда Чичерин доложил о настоящем, интересном материале, о неком списке, найденном у заезжего немца. В полицейской управе высказали свои догадки, нашли дело «странным и непонятным», а потому отдали его другому ведомству. Сейчас им занимается Шишковский, поэтому Чичерину бесполезно задавать вопросы. Какое-то неясное воспоминание, легкое, как рябь на воде, мелькнуло в голове императрицы.

– Скажите, Александр Васильевич, как звали этого пропавшего немца?

– Вы имеете в виду Альберта фон Шлоса, Ваше Величество? – сразу оживился Чичерин. – Я же говорю, он до сих пор не найден. И тела не нашли. Вот ведь загадочная история! Этот Шлос-то оказался самозванцем. Сейчас в Петербург явился настоящий, подлинный Шлос и требует продолжить следствие.

– Мало ли, что он требует. Что он может у нас требовать! Прекратите дело.

Как только за обер-полицмейстером закрылась дверь, Екатерина обратилась к секретарю.

– Поищите, пожалуйста, на столе в кабинете письмо-прошение. Атласная бумага с серебрянным обрезом. Письмо от воспитанницы Смольного Общества. Если его нет в кабинете, то может быть в голубой гостиной.

Обычно доброжелательная к письмам смолянок и особенно внимательная к воспитанницам первого выпуска, Екатерина на этот раз позволила себе разозлиться. Нет, право слово, это возмутительно – вот что она почувствовала намедни после прочтения послания Варвары Бутурлиной. Писать так длинно, сумбурно и бестолково своей государыне! Можно подумать, что у нее нет других дел, кроме как разбираться в романтических нелепах. Раньше она закрывала глаза на легкомыслие полученных из Смольного монастыря писем. Оно и понятно, их сочиняли десятилетние девочки, лепетали всякий вздор, изъяснялись в любви. Милые, прелестные писульки! Она и отвечала на них в том же ключе. Но ведь эта Бутурлина уже взрослая девица. Пора бы научиться понимать, что императоров не беспокоят подобного сорта просьбами. Дурак Бецкий совершенно выжил из ума. Это ведь его прямая обязанность – фильтровать корреспонденцию смольных девиц.

Так думала она позавчера. Поэтому и читала письмо через строчку. А сейчас ей захотелось вспомнить все подробности послания Варвары Бутурлиной. Там была какая-то сирота, переодетая в мужской костюм, масоны, немец Шлос, жених Бакунин… Это какой же Бакунин?

Дела, которые услужливый Шишковский тут же окрестил «заговором», велись вяло, и Екатерина не торопила начальника Тайной экспедиции. Тяжело с одинаковым радением заниматься следствием по делу мятежника Пугачева и попутно выяснять, не восстала ли против тебя собственная гвардия. Здесь вроде бы не к месту вспомнился поднос со льдом. Чистота и прозрачность, холод и правильность – так она думала? Не-е, так дела не делаются. Не надо холода и чистоты, только мягкость, терпение, а если надо, и концы в мутную воду. Поиск высшей справедливости всегда бесперспективен.

Письмо от Бутурлиной сыскалось, как и предсказывала государыня, в голубой гостиной в корзине с вышиванием. Она прочитала его внимательно и на этот раз сделала совсем другие выводы, которые никак не улучшили ее настроения.

– Нет ли курьера от Шишковкого?

– Нет, Ваше Величество.

Значит, ничего нового. И не надо ее пугать словом заговор. Вы прежде докажите, что это так!

– Пошлите, пожалуйста, за Бецким. Сегодня не его день, но я хочу, чтобы он почитал мне как обычно.

– Ивана Ивановича позвать к обеду?

– Нет. Сегодня постимся, а потому и разговоры за столом будут постными. Пусть придет как обычно – к четырем.

Перед обедом императрицу облачили в полный туалет, впрочем, весьма скромный: шелковое, свободного кроя «молдаванское» платье с двойными рукавами, и никаких орденов, лент и украшений. Все эти побрякушки для парадного выхода, а дома она может позволить себе не сиять, как павлин, драгоценными камнями, носить туфли на низких каблуках и не уродовать щеки румянами.

Куафер принялся расчесывать волосы, и Екатерина наконец расслабилась. Она любила, когда ее причесывали. Руки парикмахера были легки, заботливы. Видимо, он даже слегка массировал затылок, потому что императрицу за туалетным столом неизбежно клонило в сон. И приходящие в голову мысли отнюдь не касались того, что ее истинно заботит. Она умела забыть на время неприятности и сосредоточиться на отдыхе. Вряд ли сегодня Бецкому удастся почитать «Элоизу». Время уйдет на разговор. Но будет ли Иван Иванович до конца откровенен? Он ведь иногда сам не понимает, где врет, а где говорит правду, слишком увлекается, и сам начинает верить придуманным небылицам.