Курьер из Гамбурга - Нина Соротокина

Фонарщик уходил, но Глафира продолжала стоять у окна. Обычно к живому огню летят ночные мотыльки и мошкара, но летом не зажигают уличное освещение, в белые ночи и так светло, поэтому вокруг круглых фонарей вьются только белые мухи. Еще, почитай, осень на дворе, и уже снег. Голые сучья деревьев, на них спят нахохлившиеся вороны – вот и весь пейзаж. И так из вечера в вечер.

Сколько еще она будет торчать в доме Нестора Прохоровича, кума Февронии? Кум – значит крестный отец. Видно, крестил он Февронию совсем молодым, потому что сейчас ему более шестидесяти никак не дашь – важный, красивый, борода с проседью аккуратно подстрижена, походка, несмотря на тучность, легка. В рабочую камору входит неслышно, за ним приказчик в немецком платье, молоденький, голенастый, как болотная птица зуй. Хозяин молчит, только супится, а приказчик уже кричит усердно:

– Хватит кулемничать! Работайте!

Кулемить – значит говорить вздор, производить путаницу, а какая путаница-то, разговор только помогает рукам проворнее работать иглой.

Нестор Прохорович держал сапожную мастерскую. Правда, называлось его заведение так только меж своих – по старинке. Начал дело он действительно с сапожной мастерской. Деньги заработал в основном на шитье женских котов – мягких полусапожек на низких каблуках. Выглядели они нарядно: с алой суконной оторочкой, шнуровкой и кисточками. Коты эти не только простой люд покупал, но иной раз и барыни не гнушались – удобно!

Далее Нестор Прохорович расширился и организовал еще шляпное и перчаточное дело. Февроньин кум с самого начала взял правильный курс. Для изготовления шляп и чепчиков он пользовался иностранными образцам, но при этом понимал, что его будущими покупательницами станут служанки, горничные и прочий небогатый люд. Баре будут иностранные шляпы покупать, а мы и в своих, отечественных будем выглядеть не хуже.

Глафиру никто не заставлял работать, она сама напросилась. Видно, Феврония платила за ее постой куму, а может, просто сообщила, что девица из знатных и требует уважительного отношения. У Глафиры была своя комната, туда же ей приносили еду и свечи. Кормили, как гуся перед Рождеством, но ведь не в еде счастье.

Через десять дней она взмолилась:

– Я знаю, Феврония говорила, что у вас работают мастерицы. Дайте и мне какую-нибудь работу.

Нестор Прохорович не удивился, только посмотрел строго. Но скоро прямо в комнату к Глафире принесли черные кожаные заготовки для крестьянских рукавиц.

– А умеете ли вы шить? – спросила хозяйская дочь.

– Если покажите, сумею.

Показала… В руках девочки все выглядело на редкость просто и понятно, а как сама взяла в руки иглу, то пришлось помучиться. Кожа была грубой, протыкалась с трудом. Ее мало было просто сшить, рукавицы еще надо было украсить красной шерстяной вышивкой. А это вам не розы в пяльцах вышивать. Все пальцы исколола, но справилась.

Прошла неделя, и Нестор Прохорович разрешил, конечно, если сама Глафира пожелает, спуститься в рабочую камору.

– Спрашивать будут, скажите, что вы новая работница из Пскова. А лучше ничего не говорите. Молчание – оно золото.

Просторное помещение, тридцать молодых женщин, некоторые совсем молоденькие, почти девочки. Шили шляпы, перчатки, вышивали накидки. Глафиру посадили на изготовление искусственных цветов – обрезки шелка, крахмал, краски, ножницы… Интересное дело, когда умеешь с ним справиться.

Если хозяина и приказчика не было, мастерицы болтали без умолку. Разговоры были неинтересные, одна ругала пьяницу мужа, другая сокрушалась, что денег на приданое никак не накопит, третья ругала непутевых родителей. Чаще всего пересказывали городские новости, которые касались событий ужасных: то пожар где-то случился, то дом грабанули, все вещи вынесли. Особый интерес вызывали у всех смертоубийства и найденные в канале неопознанные трупы. Глафира не принимала участия в этих разговорах, но ведь уши-то не заткнешь. Иногда эти пустые пересуды вызывали в душе такую боль, что даже сердце начинало щемить. И может, и не сердце это болело, а спина, находившаяся все время в согбенном состоянии. Тяжело работать по двенадцать часов в сутки. Она раньше и не подозревала, как это трудно – зарабатывать деньги своим трудом.

А в этот пасмурный день, который круто изменил ее судьбу, беседа товарок вдруг показалась интересной.

– Сейчас мода на чепчики уже другая. Мы по старинке их тесными шьем, а сказывают, появился в столице важный французишка – тупейных дел мастер. Сей перухмахер волосы чешет и парики. Так вот он продает искусно сделанные женские головные подушки.

– Ну и что в этом нового? Чем женские подушки отличаются от мужских?

– А тем, что на них не спать, а под волосы подкладывать. Подушки эти очень умножают волосы, убирать их можно быстро и булавок меньше идет.

– Я думаю, что сейчас весь Санкт-Петербург к своим головам подушки приколет.

– А я о чем? Да разве этот чепчик на подушку налезет, – мастерица надела на кулак произведение своих рук и выразительно им повертела.

«Тоже мне – новость, – подумала Глафира. – Дуры вы дуры! На театре эти подушечки под волосы давно подкладывают. И у маменьки такая была, коричневой сеточкой обшита. А это когда еще было!»

Далее мысли соскользнули с услышанного и вернулись в привычное русло: «Это не они дуры, а я! Зачем сижу в этом доме, чего жду? Хотела ведь в актерки идти, но сыграла свою роль не на сцене, а в жизни. Так и пройдут твои лучшие годы за вырезыванием из шелка настурций и лилий. А ведь все было в твоих руках, и все прошляпила, гусыня безмозглая!»

В этот момент Глафиру поманил пальцем приказчик.

– Идите в свою светелку, там вас ждут.

Февронию заставили посетить Глафиру дела опасные и неожиданные. В дом ее опять явился полицейский солдат, но сам разговаривать не стал, отвел в участок. А тут в нее вцепились те самые, что приходили с обыском.

– Говорите всю правду, как на духу. Если скроете что, то разговаривать с вами будут в другом месте, – с угрозой в голосе заявил чернявый поручик.

Феврония судорожно перекрестилась и закивала головой.

– Знакомо ли вам имя Глафира Турлина?

Если бы Феврония подумала хоть полминуточки, то, конечно, созналась бы во всем. Зачем ей чужие грехи на свою голову? Но твердое «нет» само выпорхнуло, а потому далее бедная женщина только соизмеряла свои намерения с действительностью. Если чернявый и ушастый дознаются до правды, сможет ли она им потом заморочить голову? А почему нет? Вполне могло быть, что она не знала тайны своего постояльца. Приехал немец, документы его посмотрела и пустила на постой. Если в Шлосе даже масоны не угадали женщину, то и она вполне могла просмотреть очевидное.

Эти размышления помогли Февронии сохранить спокойствие и даже четко отвечать на вопросы, а отвечать надо было так, чтобы не было в лице и голосе признака страха и волнения. А что ей волноваться? Она ничего дурного не сделала.