Безнадежность - Колин Гувер

По тому, как тяжело, короткими рывками вздымается и опускается его грудь, я понимаю: он изо всех сил пытается сдержать гнев. Я сжимаю его крепче, в надежде, что мне удастся предотвратить взрыв. Как бы мне ни хотелось, чтобы он… как бы мне ни хотелось, чтобы он физически расправился с моим отцом за то, что тот учинил со мной и Лес, сейчас мне страшно — Холдер настолько переполнен ненавистью, что вряд ли найдёт в себе силы остановиться.

Он кладёт руки мне на плечи и отпихивает меня в сторону. Во взгляде его — лишь тёмная пустота, и во мне немедленно просыпается потребность защищать. Я встаю между ним и отцом, не зная, что ещё я могу сделать, чтобы помешать ему броситься в атаку. Но меня там словно бы и нет: он смотрит на меня и не видит. Слышу, как отец встаёт за моей спиной, Холдер провожает его взглядом. Я оборачиваюсь, приготовившись гнать отца ко всем чертям из гостиной, но тут Холдер хватает меня за руки и отталкивает со своего пути.

Потеряв равновесие, я падаю, наблюдая, как в замедленной съёмке: отец наклоняется за диван, выпрямляется, держа в руке пистолет, и направляет его прямо на Холдера. Не могу сказать ни слова. Не могу закричать. Не могу пошевелиться. Даже глаза закрыть не могу. Мне остаётся только смотреть.

С безжизненным выражением лица, крепко сжимая пистолет, отец подносит ко рту рацию. Давит на кнопку и отводит взгляд от Холдера, говоря:

— На Оук-стрит, 35–21.

Рация выскальзывает из его руки и падает на пол передо мной. Я поднимаюсь, по-прежнему не в силах закричать. Отец встречается со мной взглядом, в котором застыла боль поражения, и медленно поворачивает пистолет.

— Прости меня, Принцесса.

Оглушительный грохот выстрела сотрясает комнату. Я зажмуриваюсь, закрываю уши руками, не понимая, откуда доносится высокий пронзительный вопль. Кричит какая-то девушка.

Это я.

Это я кричу.

Открываю глаза и вижу в футе от себя безжизненное тело отца. Холдер накрывает мой рот ладонью, приподнимает меня с пола и... нет, не берёт на руки, даже не пытается — он попросту тащит меня на улицу, обхватив за талию; мои ступни волочатся по траве. Вот мы уже около машины, но Холдер по-прежнему зажимает мне рот, приглушая мои вопли. Лихорадочно оглядывается по сторонам, чтобы убедиться, что мы не привлекли внимание какого-нибудь случайного свидетеля. Мои глаза широко распахнуты, и я трясу головой, отказываясь верить в случившееся. Может, последние несколько минут просто уйдут из моей жизни, если мне удастся уговорить себя, что их не было.

— Прекрати. Сейчас же замолчи!

Я энергично киваю, каким-то образом усмирив очередной вопль, рвущийся из моего горла. Пытаюсь размеренно дышать и слышу, как мой нос короткими рывками втягивает и выпускает воздух. Замечаю брызги крови на щеке Холдера — и мне с трудом удаётся не заорать снова.

— Скай, ты слышишь сирены? Полиция будет здесь через минуту. Я сейчас уберу руку, ты сядешь в машину и постараешься успокоиться, насколько возможно. Валим отсюда, немедленно.

Я снова киваю, он убирает ладонь с моего рта и заталкивает меня в машину. Потом бежит к водительской дверце, быстро падает на сиденье, заводит мотор и выезжает на дорогу. Мы поворачиваем за угол в тот момент, когда из-за противоположного угла квартала появляются две полицейские машины. Я опускаю голову между коленями, пытаясь выровнять дыхание. Я даже не думаю о том, что случилось. Не могу. Этого не было. Этого не могло быть. Внушаю себе, что это всего лишь кошмарный сон, а мне нужно просто дышать — только для того, чтобы убедиться, что я всё ещё жива, потому что, будь оно всё проклято, это не имеет ничего общего с жизнью.

Мы переступаем порог гостиничного номера, точно зомби — я даже не помню, как мы прошли короткий отрезок пути от машины до двери. Холдер садится на кровать и снимает обувь. А я делаю несколько шагов и останавливаюсь с безвольно повисшими руками. Смотрю в окно: шторы раздвинуты, и за стеклом открывается унылый вид на кирпичную стену соседнего здания. Только глухая кирпичная стена без окон и дверей. Только кирпичи.

И это так похоже на мою собственную жизнь. Я пытаюсь заглянуть в будущее, но не вижу ничего за гранью настоящего. Что будет дальше, где я буду жить, что случится с Карен, сообщу ли я властям о том, что произошло? Не знаю. В голову не приходят даже предположения. Между этим мгновением и следующим — непроницаемая стена, и никаких подсказок на ней, даже граффити.

Все семнадцать лет моя жизнь была не более чем кирпичной стеной, отделяющей первые несколько лет от остальных. Глухой стеной, отделяющей Скай от Хоуп. Я слышала о людях, способных блокировать травмирующие воспоминания, но всегда думала, что человек принимает такое решение сознательно. Я же последние тринадцать лет не имела ни малейшего понятия о своём прошлом. Конечно, когда меня выдернули из прежнего мира, я была маленькой, но и в этом случае, наверное, у меня должны были остаться хоть какие-то воспоминания. Видимо, уезжая с Карен, я, невзирая на свой юный возраст, каким-то образом приняла сознательное решение всё забыть. И когда Карен наплела мне сказки об «удочерении», моему разуму гораздо проще было принять безобидную ложь, чем хранить уродливую правду.

Наверняка в те дни я не смогла бы объяснить, что делал со мной отец, поскольку ничего не понимала. Я знала только одно — мне это ненавистно. А когда ты не понимаешь, что именно и почему ненавидишь, ты не можешь рационально осмыслить происходящее, опираешься только на чувства. Ведь я никогда не пыталась раскопать информацию о своём прошлом, не интересовалась, кем был мой отец и почему он «от меня отказался». И теперь понимаю: где-то в глубине души я по-прежнему таила ненависть и боялась этого человека. Мне было проще воздвигнуть кирпичную стену и не оглядываться назад.

Я и сейчас ненавижу и боюсь, хотя он уже не может ко мне прикоснуться. Я всё ещё ненавижу его, страшусь безгранично и… подавлена его смертью. Я ненавижу его за то, что он поселил во мне отвратительные воспоминания и одновременно заставил горевать о нём вопреки ужасным его поступкам. Я не хочу оплакивать эту потерю. Я хотела бы радоваться ей, но ничего подобного не испытываю.

У меня отбирают куртку. Я отрываю взгляд от кирпичной стены, насмехающейся надо мной из-за стекла, оглядываюсь и вижу стоящего за моей спиной Холдера. Тот кладёт куртку на кресло, снимает с меня забрызганную кровью майку. Меня охватывает острая печаль, когда я осознаю, что мёртвая кровь, покрывающая моё лицо и одежду, принадлежала человеку, с которым меня связывали родственные узы. Холдер становится передо мной и расстёгивает мои джинсы.

Сам он раздет до трусов. Я даже не заметила, когда он успел избавиться от одежды. Окидываю взглядом его лицо и вижу брызги крови на правой щеке — следствие малодушного поступка моего отца. С мрачным выражением лица Холдер сосредоточенно тянет вниз мои джинсы.

— Детка, переступи пожалуйста, — произносит он мягко, опустившись на корточки. Я опираюсь на его плечи, выдёргиваю из штанин сначала одну ногу, потому другую. Не отрывая ладоней от его плеч, приковываюсь взором к пятнам крови, покрывающим его волосы. Механически провожу пальцами по пряди, подношу их к глазам. Пытаюсь растереть кровь между пальцами, но она слишком густая. Гуще, чем должна быть кровь.