Темная материя - Питер Страуб

Воздух разбудили хлопанье крыльев и птичья песня, и Ботик посмотрел вверх. Над головой плыл жаворонок, держа курс на него. От пылающей жизнью, победоносной, пылкой и трепетной песни у Ботика едва не остановилось сердце, он лишь успел подумать: «Эта проклятая жизнь полна счастья». И тотчас, так же внезапно, как и появился, жаворонок исчез.

А как, спросите вы, он узнал, что это жаворонок? Наверняка скажете, он ошибся. Этот Ботик ведь был конченым бандитом, а не орнитологом. Он разве не знал, что на этом континенте жаворонков никогда не видели? Что здесь они просто не водятся? Он видел ласточку-касатку. Ну-ка, еще раз отгадайте, ребята. Когда Ботик наконец вернулся домой после встречи с темной материей, он поискал в энциклопедии слово «жаворонок». Птичка с удлиненным коричневым тельцем, черными полосками над крыльями и серовато-белым брюшком. Прилагалась и картинка, и это была птица, которую он видел, точь-в-точь. И знаете, та песня, та мелодия, которую пел жаворонок… В общем, все, что он мог сказать, — он слышал ее, и это было что-то, вот такие дела.

«Как жаль, что меня там не было», — подумал я.

В синеватых сумерках под слепящим солнцем, с тающим воспоминанием о жаворонке Ботик вышел на длинный изгибающийся слип и через несколько минут высмотрел отцовскую яхту — маленький шлюп с ярко-желтым нейлоновым треугольным парусом, обвисшим на мачте. Чтобы убедиться в своей правоте, он опустился на корточки у края причала и присмотрелся к самой верхней секции корпуса. На положенном месте обнаружилась отцовская, чуть выгоревшая метка «Ч. Боутмен, 1974» рядом с его товарным знаком — буквами «Ч» и «Б», начертанными без пробела так, что смахивали на литеру неизвестного алфавита. Но на самом деле особой нужды искать логотип не было: шлюп имел хорошо узнаваемый опрятный вид в стиле «немецкий порядок во всем», свойственном изделиям Чарли Боутмена. Стоит увидеть хоть одно, и точно знаешь: суденышко вдобавок ко всему будет дьявольски проворным. Странно, если задуматься. Человек, жизнь которого представляла собой шумный праздник, человек, который пребывал в крепком подпитии день напролет, не признавал авторитетов и относил себя к рабочему классу, — создавал совершенные суда, становившиеся, по сути, игрушками для богатых людей. Бедные могли научиться ходить под парусом, если росли в правильных местах, но, чтобы купить изделие Чарльза Боутмена, нужно иметь много денег.

Шлюп удерживал только один швартов. Спинакер следовало спустить и уложить в небольшой мешок, называемый «черепахой», однако вместо этого он свисал с мачты, как тряпка. Хозяин, по-видимому, в спешке вернулся к причалу, выскочил, привязал швартов и рванул куда-то, намереваясь вернуться к своей посудине как можно скорее. Но где же грот? Спешащего хозяина не наблюдалось. Да и вообще, не видно ни души, кроме странного существа с внимательной собакой: оба по-прежнему не сводили с Ботика глаз.

Мир вокруг казался неправильным. По Мемориал-драйв не летели машины, на дорожке не видно бегунов, утки испуганно замерли под изломами крыльев, и, насколько мог видеть Ботик, город выглядел вымершим. Огни светофоров горели красным. А вся громадина озера налилась густой синевой, как кровоподтек.

Он вспомнил, как в детстве украл швербот с частного причала, как искал отца, и ему снова захотелось бежать прочь.

Словно из распахнувшегося в пространстве окна, на него выплеснулся хриплый шум вечеринки: жуткий визг-смех, голос с интригующим, агрессивным заявлением. Когда он протрубил ту же фразу, все вновь исчезло, будто окно захлопнул ветер или гигантское радио внезапно потеряло сигнал. В наступившей тишине зазвучали два голоса. И хотя Ботик не мог разобрать слов, голоса показались знакомыми, более чем знакомыми — дорогими и близкими, голоса ангелов-хранителей его детства. Ботик понял, что нельзя упустить ни одного слова. Их появление означало: они вернулись ради него, они разыскивали его. И поэтому просто необходимо расслышать, что они говорили.

Собака шагнула вперед, умирающее солнце окрасилось ржавым. Более низкий голос произнес: «Тебе не кажется… (невнятное бормотание)… что нам надо?..» Второй голос ответил: «…Мне надо то же, что и тебе…»

В голове у Ботика что-то щелкнуло и встало на место, и он понял, кто разговаривал там, на озере. Первый голос принадлежал Спенсеру Мэллону, а второй — Дональду Крохе Олсону.

— Он такой неопытный, — сказал Мэллон.

— Мы — как раз то, что ему нужно, — сказал Кроха.

Не раздумывая, Боутмен отвязал швартов, шагнул с причала на палубу и оттолкнулся. Будто со стороны он увидел, как делает это, потом проделал это шаг за шагом, не заботясь о последствиях. Когда шлюп должен был остановиться, потеряв инерцию, неизвестно откуда взявшийся ветерок в странном маленьком мире вокруг него надул желтый спинакер и, к изумлению Ботика, вывел лодку в озеро.

Его нельзя назвать никудышным моряком, он знал и умел достаточно, чтобы не завалиться на борт и добраться до места назначения, но сейчас Ботику препятствовали два серьезных обстоятельства. Из-за отца он не любил плавание под парусом, поэтому у него недоставало опыта; и еще он никогда не выходил на паруснике, оснащенном одним только спинакером. Насколько он знал, не выходил никто, по крайней мере добровольно. Спинакер — парус дополнительный, с ним быстрее можно идти по ветру, но грот он не заменит.

Ботику пришлось править, пользуясь и рулем и спинакер-гиком, но сначала он уравновесил парус — невыполнимая задача в условиях безветрия. Когда ударил подходящий бриз, пришлось карабкаться, чтобы зацепить фал и шкоты за три угла, и, пока он тянул за шкоты, лодка опасно кренилась и отчаянно кружила на месте, едва не черпая бортом воду. Ботик подумал, что здесь нужны три человека: одному рулить, второму следить за креном, третьему управляться с мачтой. В одиночку же пришлось биться, чтобы хоть как-то управлять яхтой. Пока Ботик, откинувшись назад, тянул изо всех сил веревки, причалы исчезли, и он понятия не имел, куда его снесло. Воздух становился все синее и синее, хотя оставался прозрачным. Солнце пропало, и вода стала казаться почти черной.

Внезапно шум вечеринки обрушился на него будто из-за угла, если бы на озере существовали углы. Визжащая женщина, орущий безумец, суматоха тараторящих голосов: Ботик приветствовал их возвращение. Он рассматривал его как приказ, как призыв к оружию. Когда свежий ветерок наполнил парус, он потянул шкот, и, словно рванувшая из-за калитки борзая, шлюп устремился к невидимой вечеринке. Иногда шум пропадал, и два знакомых голоса звучали в тишине. Он выхватывал интонации, но слов не разбирал.

Ботик увидел длинный пляж, окаймленный деревьями: остров, но как будто нарисованный. Вдоль края песчаной полосы низким облаком плыл тусклый туман, обтекая стволы. Промедли Ботик — вылетел бы на мель и угробил шлюп. Изо всех сил он налег на румпель, и суденышко развернуло бортом к ветру. Желтый парус обвис. Все вокруг замерло.

Сквозь оглушительные удары сердца Ботик расслышал голос Спенсера Мэллона:

— Тигр — это принцесса, а принцесса — это тигр, но об этом никто[42]…