Настенька - Элина Лунева

об увиденном, и яркие картинки не давали жалким росткам сомнений прорости дальше. Такое простить было не возможно.

***

Прошла неделя, затем другая. Подруги всё так же не оставляли меня своим вниманием. То позовут гулять, то в гости пригласят, то сами придут. Иногда они охотно помогали мне в сборах трав, а иногда, в дождливый ненастный день, мы вместе залезали ко мне на сенник и слушали, как гремит гроза, и барабанит дождь. Бывало, что мы так и засыпали с девчатами в ворохе ароматного сена, накануне полночи делясь между собой всем наболевшим, и плохим, и хорошим. В такие минуты мы могли сначала заливисто смеяться, а потом долго-долго плакать, причитая и жалуясь на трудную судьбу и несчастную долю.

Вот и сегодня они утащили меня на чьи-то именины, на которых мне было откровенно скучно. Но я продолжала скромно сидеть, ковыряясь без аппетита в рыбном пироге, и стараясь выглядеть как можно дружелюбнее и игнорировать сочувственные взгляды.

Так как погода стояла по-летнему теплая и сухая, то скромное застолье было организовано прямо на свежем воздухе. В качестве угощений подавались пироги с морковью, капустой, а также рыбой. Из напитков присутствовал квас и бражка. Я же пила только воду.

Вечер и впрямь обещал стать тоскливым. Положение не улучшил неожиданный приход старшей четы Хворостовых, родителей Данилы. Его отец лишь мазнул по мне равнодушным взглядом, а Мать вообще сделала вид, будто бы меня не заметила. Я почувствовала, как всем вокруг вдруг стало как-то неловко. Особенно было неприятно постоянно ловить на себе любопытные снисходительные взгляды мужчин и жалостливо-сочувственные женщин.

Я уже было хотела незаметно выскользнуть из-за стола, как внезапно тихое спокойное застолье нарушила чья-то нецензурная брань. Приподнявшись со своего места, я с удивлением обнаружила возле соседнего стола шатающегося Никиту Колобова.

— Ба! Гляньте-ка, — хихикнула в кулачок Варвара, — Никитка никак упился. Первый раз его таким вижу.

Парень шатающейся походкой медленно брел вдоль столов пока не поравнялся со мной.

— Эх, эх, эх, эх! — принялся отплясывать он что-то между цыганочкой и камаринским, но ноги его заплетались, и получалось явно не очень.

Он остановился, запыхавшись и утирая вспотевший лоб, и снова посмотрел на меня затуманенным взглядом.

— Настён, улыбнись, — протянул он жалобно, а в следующую секунду снова принялся отплясывать с каким-то болезненным отчаянием, — Эх, эх, эх, эх!

Я поспешно отвернулась, не в силах видеть эту бескрайнюю жалость в его взгляде. Такое откровенное сочувствие было мучительным, невыносимым.

— Что ж вы наделали? — с болью в голосе прокричал пьяный парень, не понятно к кому обращаясь, — Все ж знали, что промеж Данилки и Настьки любовь.

Резкая боль снова полоснула по сердцу, и я зажмурилась, не позволяя глазам наполниться слезами.

— А Данилка-то дурак. Ой ду-ра-а-а-ак! — схватился парень за свою голову, — Сидит под замком, словно телок малый, не разумный. Своего слова сказать не может.

— Ты сколько выпил, дурень? — прервал пьяную речь сына староста, — А ну пошёл домой, быстро! Я с тобой завтра, с дураком, поговорю.

— Пол-литра я выпил, — спокойно ответил Никита, — Пойду, пожалуй, допью остальное.

Мои нервы не выдержали, и я взглянула на несчастно-поникшего парня, медленно бредущего неровной походкой к своему дому.

— Зря, вы привели меня сюда, подруги, — покачала я головой, глядя на перешептывающихся людей.

— Эх, Настенька, — вздохнула Даша, — Ну нельзя же всё время дома прозябать, так и умом тронуться не долго.

— Надо в люди выходить, — поддержала сестру Варя.

— Посмотри на себя, как ты вымучилась вся, как извелась, — вступила в разговор Лиза, — Похудела так, что одни глаза на бледном лице остались. Тени под глазами синие, губы бледные. В гроб краше кладут.

Она тут же прикусила свой язык, сообразив, что ляпнула явно не то. И на неё тут же зашикали сёстры.

— А что? — решила не отступать Лизавета, — Я дело говорю. Насте надо в люди выходить. Показать всем, что на Даниле свет клином не сошёлся.

— Помолчи, — осекла сестру Варя.

— А что? Рано или поздно они всё равно свидятся. И что тогда?

— И то правда, — вздохнула Даша, а потом её глаза расширились, словно она увидела что-то невероятное.

— Княжьи люди, — удивленно выдохнула Лиза и испуганно заозиралась по сторонам.

Я подняла голову и без интереса взглянула на медленно приближающихся всадников.

— Что-то молодой княжич зачастил в наше село, — проговорила Даша и опасливо покосилась на спутников родовитого гостя.

— Никак забаву приехал себе выбирать, — прошептала Варя и судорожно перекрестилась.

Дружки князька нехотя спешились и холодно поприветствовали старосту села. Княжич же так и остался в седле, медленно передвигаясь вдоль скромно накрытых столов, пока не поравнялся со мной.

Его конь остановился как раз напротив моей скамьи и недовольно всхрапнул, почувствовав, что его хозяин старается удержать его на одном месте.

Я подняла лицо к всаднику и равнодушно окинула его взглядом. Сегодняшний вечер и так высосал из меня последние моральные силы, поэтому мне было совершенно безразлично его внимание к моей скромной персоне. Опасности я от него не чувствовала, как впрочем, и ничего хорошего я также не ждала. Его интерес лишь вызывал во мне чувство глубокого раздражения, и не более того.

Не успела я встретиться с ним взглядом, как в следующее мгновение к моим ногам полетели отрезы дорогой парчовой ткани, а присутствующие женщины и девушки издали удивлённо-завистливый вздох.

— Староста! — громко крикнул князь, и к нему в прямом смысле кинулся Трифан Колобов, всем своим видом изображая раболепие перед знатным гостем.

— Отдайте мне эту девушку, — решительно произнёс княжич, не сводя с меня пристального взгляда, и кинул в руки старику небольшой кошель, в котором громко звякнули монеты.

Повисла тишина. Трифан отвечать не торопился. А княжеский конь, чувствуя напряжение своего хозяина, нетерпеливо переступил копытами и снова всхрапнул.

— Помилуй, княжич, — затараторил старик, беспрестанно кланяясь, — Не рабыня ведь она, свободная. Мы ей тут не указ. Сам спроси у неё.

Спрашивать князь отчего-то не решался. Он смотрел на меня с вызовом, какой-то яростью и обидой. Может тому виной, так и лежащие возле моих ног дорогие ткани, среди которых был и роскошный шелк, и мягкий бархат, и тонкой выделки, словно качественный трикотаж, шерсть, окрашенная в драгоценный красный цвет.

Ничего кроме леденящего душу презрения, я к нему сейчас не испытывала. Я и бровью не повела на столь щедрые дары. Даже не взглянула. А только медленно поднялась и равнодушно переступила через подношения.

— Не люб ты мне, княжич, — холодно произнесла я, как и тогда в лесу на Лельник.

Вокруг послышались изумленные вскрики, и толпа в ужасе отпрянула подальше.

— Моими