Настенька - Элина Лунева

дарами брезгуешь, значит? Ногами топчешь? — оскорблённо прорычал княжич, и его рука дернулась к плётке, весящей на его поясе, — До смерти запорю!

— Пощади, пресветлый, — тут же вступился за меня староста, закрывая собой и снова беспрестанно кланяясь, — Пощади девку, помилуй. Глупая она, не в себе, сама не ведает, что творит. Травница хорошая, людей лечит, помогает многим. Почитай на все три села она одна такая.

Князь уже было замахнулся на меня кнутом, но в последний момент, столкнувшись с моим пустым и отрешенным взглядом, замер. А затем он и вовсе опустил свою руку, развернул своего коня и, сильно пришпорив его, ускакал прочь.

***

Две недели спустя на деревне развернулось гуляние в честь свадьбы кузнеца Данилы Хворостова и первой красавицы на селе Любови Ильиной. Родители девушки сильно торопились, не желая ждать осени. Ведь слухи по деревне поползли самые разные, многие предполагали, что молодые уже давно вовсю миловались в укромных местечках, и что Любка уж тяжёлая. Её отец даже специально ездил в княжий посад, нижайше просил священника приехать и спешно справить обряд над молодыми.

Все последние дни я не находила себе места, мечась из угла в угол. А в день венчания, и вовсе от тоски готова была бросаться на стены.

— Ты, хозяйка, ежели чё, на меня не сердись, — прошептал мне мой домовой, — Я ведь как лучше хочу. Вдруг с собой не совладаешь, ведьма всё ж таки.

Я недоуменно уставилась на него и запоздало дёрнулась, но было поздно. Дверь с шумом захлопнулась, а с другой стороны звонко лязгнул металлом замок. Вот и всё. Заперта. И на все мои дальнейшие крики и мольбы домовик не реагировал, словно его тут и не было никогда.

Минуты и часы тянулись медленно. Время словно специально растягивало свой бег, наслаждаясь моими терзаниями, упиваясь болью. Вдруг до моего слуха долетел далёкий колокольный звон из соседней деревни, где была единственная на все три села небольшая деревянная часовенка.

Я застыла посреди избы, словно окаменевшая. Колокольный звон радостно оповещал об окончании службы и свадебного обряда. Для меня же он сейчас был сродни поминального.

Всё. Уже не мой.

Тело моё рухнуло, словно подкошенное, глаза наполнились слезами, а из горла вырвался пронзительный вой.

Очнулась я уже поздним вечером, уставшая и вымотанная рыданиями. Кто-то настойчиво колотил по внешней двери моего дома. Затем, не дождавшись никакого ответа, этот кто-то прошёл в сени и начал возиться с тяжеленным замком на внутренней двери избы. Лязгнул затвор, дверь заскрипела, и в тёмном помещении появилась чья-то крупная фигура.

— Настенька, — услышала я знакомый голос, в котором было столько отчаяния и боли.

Секунда, две, три…

И я оказалась в кольце горячих дрожащих рук, которые крепко прижали меня к себе так сильно, что дыхание перехватило.

Затем объятия разжались, тело Данилы сползло к моим ногам, а его руки обхватили мои колени. Его плечи затряслись в рыданиях.

— Я не хотел. Не хотел, — сквозь прерывистые всхлипы послышался его голос, — Я не знаю, как так вышло.

Он бормотал ещё что-то, постоянно цепляясь за подол моего сарафана и неосознанно стискивая мои колени. Я не понимала ни слова, из-за шума в ушах от участившегося пульса.

В тусклом свете лучины блеснул тонкий ободок кольца на его правой руке. И у меня внутри словно все сжалось и рухнуло куда-то в пропасть.

Женат.

Не мой теперь. Женат.

Я долго стояла молча, беззвучно глотая рыдания, и ощущая, как чужие теперь ладони прожигают кожу через грубую ткань моей одежды.

— А мне так хотелось, Даня, — начала я тихо, — Готовить тебе обед, стирать бельё, родить детей…

Он снова всхлипнул, сильнее утыкаясь лицом в мои колени.

— Как же мы будем жить дальше? — с отчаянием прошептала я, не ожидая ответа.

Его плечи ещё некоторое время вздрагивали, а потом он затих, так и не поднимая на меня лица.

Я в последний раз опустила свою руку на его голову, в последний раз зарылась ладошкой в его густых волосах, пропуская жесткие пряди между пальцами, и жмурясь от щемящей боли в груди.

Не мой больше. Женат. Напоминала я себе.

— Иди, Даня, — сглатывая комок в горле, прошептала я, — Иди…, тебя… молодая жена ждёт.

Данила взвыл раненым зверем и бросился прочь.

Глава 35

Я бежала сломя голову, не разбирая дороги. В моей душе творилось что-то неописуемое. Боль, отчаяние и безнадёжность. Опомнилась лишь, когда оказалась у двери кузни.

— Нет, только не это, — прошептала я одними губами и попятилась прочь.

А следующая мысль про их первую брачную ночь, пришлась совсем некстати.

Внутри что-то клокотало, просясь вырваться наружу. И это что-то было яростью. Страдания вдруг обернулись жгучей обидой, а затем ненавистью.

Внутри меня что-то отчаянно нашептывало: «Отомсти! Ведь это так просто. Ты же можешь. Ты же хочешь».

Я провела ладонью по шершавой поверхности двери, и расширившимися глазами наблюдала, как толстое необработанное дерево покрывается инеем.

«Ну же! Тебе просто надо приложить чуть больше силы, и твои обидчики поплатятся», — увещевал голос.

— Да, — с наслаждением проговорила я, чувствуя, как желанный холод обволакивает всё моё тело.

Руки сами заскользили по чужой калитке, разукрашивая её ледяными узорами. Тихо скрипнули петли. Раздалось злобное рычание собаки. Но было ли мне дело до какого-то там пса? Конечно, нет. Не успела здоровенная псина метнуться ко мне, как моя тонкая, но стальная ручка ухватила оскалившуюся шавку за холку, а затем… наступила тишина.

Я удовлетворённо выдохнула и прикрыла веки, наслаждаясь безмолвием летней ночи. Прохладный ночной ветерок развивал мои непослушные локоны, остужая раскрасневшиеся щеки. Ледяная ладонь сама провела по лицу, изгоняя ненавистный жар и даря такую желанную прохладу. Затем моя рука опустилась ниже, туда, где в пылающей груди билось израненной птицей моё сердце. Как захотелось мне сейчас сжать его в ледяном кулаке, чтоб оно успокоилось, и даже остановилось.

«Почему ты должна страдать, а не они?» — вновь услышала я тихий голос, — «Отомсти же».

Ноги послушно несли меня к дому, а руки сами попутно задевали предметы, превращая всё вокруг в сверкающие льдом скульптуры. Дверь оказалась не запертой, как и следующая. Лампадка у образов в углу избы опасливо затрещала и вспыхнула ярче. А я же медленно и бесшумно продвигалась дальше из одного помещения в другое. Вот возле печи на лавке тихо посапывал какой-то старик, видимо отец или дед Данилы. А вот с палатьев свешиваются чьи-то тонкие детские ручки, наверное, там спали его сестры.

Ещё дверь. И вот высокая кровать, узкая,