Те, кто уходит, и те, кто остается - Элена Ферранте

Но я так ей и не позвонила, а она не звонила мне. Я убедилась, что звуковая нить, на долгие годы ставшая нашим единственным средством общения, ничего нам не принесла. Мы еще поддерживали связь, но главное было утеряно. Мы стали друг для друга абстрактными величинами — настолько, что я могла представить ее и компьютерным экспертом, и городской партизанкой, решительной и беспощадной. А она, должно быть, видела во мне или типичную интеллигентную женщину, добившуюся успеха, или зажиточную и неплохо образованную тетку, озабоченную своими детьми, своими книгами и умными беседами со своим ученым мужем. Нам обеим требовалось снова наполнить взаимные представления телесностью, но мы были далеко друг от друга, и нам не удавалось заполнить образовавшуюся между нами пустоту.

Так прошел сентябрь, за ним октябрь. Я ни с кем не общалась, даже с Аделе, — у нее было много работы, и Мариарозой — та забрала к себе Франко, ставшего инвалидом, нуждавшегося в уходе и сломленного депрессией. Мариароза радостно отвечала мне по телефону, обещала передать ему привет, но быстро прощалась, сославшись на то, что дел невпроворот. С Пьетро мы тоже больше молчали. Мир за пределами книг все больше тяготил его, он с трудом заставлял себя ходить в университет, это царство упорядоченного хаоса, часто, сказавшись больным, пропускал занятия. Он говорил, что ему не хватает времени на серьезную работу, но так и не мог закончить книгу и все реже закрывался в кабинете, предпочитая для самооправдания заниматься с Эльзой, готовить еду, подметать полы, стирать, гладить. Я ругалась с ним, требовала, чтобы он вернулся на факультет, и каждый раз в этом раскаивалась. С тех пор как страшные события затронули моих знакомых, я стала бояться за него. Он никогда не отступал, даже в опасных ситуациях, и открыто высказывался против того, что на своем особом языке называл сборником глупостей авторства его студентов и большинства коллег. Но, несмотря на то что я переживала за него, а может, именно потому, что переживала, я никогда с ним не соглашалась. Я надеялась, что, если буду его критиковать, он образумится, бросит свой реакционный реформизм (я использовала именно этот термин), станет мягче. Но в его глазах это только ставило меня в один ряд с нападавшими на него студентами и с профессорами, которые плели против него интриги.

На самом деле все было куда сложнее. С одной стороны, я хотела как-то его защитить, с другой — меня не покидало смутное ощущение, что я соглашаюсь с Лилой и защищаю тот выбор, который про себя приписывала ей. Иногда у меня возникало желание позвонить ей и начать разговор именно с Пьетро, с наших споров, спросить, что она по этому поводу думает, а там — слово за слово — вызвать ее на откровенный разговор. Конечно, я ничего такого не делала: глупо было даже рассчитывать на ее искренность в таких вопросах, да еще и по телефону. Но однажды вечером она позвонила сама, причем была очень весела.

— У меня для тебя отличная новость!

— Что случилось?

— Я теперь руководитель.

— В каком смысле?

— Руководитель механографического центра IBM, меня Микеле нанял.

Я не верила своим ушам, попросила повторить. Неужели она приняла предложение Солары? После стольких лет борьбы она снова попала в зависимость от этой семейки, как во времена магазина на пьяцца Мартири? Она гордо ответила «да» и изложила мне подробности: Микеле доверил ей «Систему-3», которую взял в аренду и разместил на обувном складе в Ачерре; под ее началом работали операторы на перфораторах, и она получала четыреста двадцать пять тысяч лир в месяц.

Мне стало дурно. Образ партизанки, который я рисовала у себя в голове, рассыпался в прах, а вместе с ним зашатались и все мои представления о Лиле.

— Это последнее, чего я могла от тебя ожидать, — сказала я.

— А что мне было делать?

— Отказаться.

— С какой стати?

— Мы же с тобой знаем, кто такие Солара.

— И что с того? Я уже начала работать. И, поверь мне, у Микеле мне намного лучше, чем было у этого придурка Соккаво.

— Поступай как знаешь.

Она вздохнула:

— Не нравится мне этот твой тон, Лену. Я получаю больше Энцо, хотя он мужчина, — что тебе не нравится?

— Ничего.

— A-а! Ты про революцию, рабочее дело, новый мир и прочую фигню?

— Хватит. Если тебе когда-нибудь захочется поговорить по-настоящему, я тебя с удовольствием выслушаю, а если нет, тогда пока.

— Знаешь, что я заметила? Ты очень часто используешь слова «настоящее» и «по-настоящему», и в разговоре, и когда пишешь. А еще говоришь «вдруг». Только вот когда это люди говорили что-то по-настоящему и когда хоть что-нибудь случалось вдруг? Ты лучше меня знаешь, что все связано, одно тянет за собой другое, другое — третье. Я больше ничего не делаю по-настоящему, Лену. И я научилась внимательно следить за тем, что происходит, потому что только дураки верят в то, что что-то случается вдруг.

— Молодец! И что ты мне этим пытаешься доказать? Что у тебя все под контролем? Что ты используешь Микеле, а не Микеле тебя? Ладно, хватит, пока.

— Ну уж нет, говори, что хочешь сказать.

— Мне нечего сказать.

— Говори, а не то я скажу.

— И скажи, я послушаю.

— Ты вот меня ругаешь, а о своей сестре ничего не хочешь сказать?

Я опешила:

— При чем тут моя сестра?

— Ты что, ничего не знаешь про Элизу?

— А что я должна знать?

Она злобно рассмеялась:

— Спроси у своей матери, своего отца и своих братьев.

Больше она мне ничего так и не сказала, я в бешенстве повесила трубку и тут же позвонила родителям. Ответила мать:

— Надо же, ты еще помнишь, что мы существуем.

— Мам, что случилось с Элизой?

— То же, что со всеми нынешними девушками.

— То есть?

— Нашла себе кое-кого.

— Жених появился?

— Можно и так сказать.

— И кто же это?

От ее ответа у меня сжалось сердце.

— Марчелло Солара.

Так вот о чем говорила Лила, вот что я должна была узнать. Марчелло, красавчик Марчелло из нашего детства, ее упрямый ухажер, парень, которого она унизила, выйдя за Стефано Карраччи, забрал мою сестру, самую младшую в семье, мою милую сестренку, взрослую девушку, в которой я все еще видела чудесную девчушку. А Элиза позволила ему забрать себя. И ни родители, ни братья пальцем не пошевелили, чтобы остановить ее. И теперь вся моя семья, и я сама в какой-то степени, должны будем породниться с Солара.

— И давно они вместе?