Измена - Меган Хорхенсен

Виктор Фуэнтес с коллегами и понятия не имели, что их задача была крайне узкой — всего лишь охрана зловещего секрета. Фуэнтес даже не понял, зачем Джона Кеннеди убирали столь экзотическим способом, организовав нападение террористов на пассажирский лайнер.

Но Кеннеди должен был погибнуть только так, только открыто — на глазах всего мира.

Живой экс-президент был живым доказательством подлого заговора. Живой Джон Кеннеди играл на руку советским консерваторам и американской оппозиции. Мёртвый, причём с исчезновением тела в морской пучине, окончательно дело закрывал. И чтобы ни у кого не оставалось сомнений, умереть он должен был картинно, на глазах у всего мира.

Ошибка людей, пославших Юрченко в США, была только в одном: они верили, что в 1985 году, точно так же как в 1963, американцы не решатся отдать приказ об убийстве.

Но к этому времени всё изменилось. Изменилась ситуация, изменились традиции, изменились люди. Поэтому на следующий день после появления Юрченко и его намёков на предстоящие разоблачения, но только в присутствии лидеров Сената и нескольких разведведомств США, не связанных с ЦРУ, стало ясно, что иного выхода нет. Кеннеди надо было убирать.

Тут Виктор с Вадимом правы. Время стало другим. То, что считалось невозможным в шестидесятые годы, легко осуществилось в восьмидесятые. Руками террористов. Картинно. Эффектно На весь мир. Так, что все видели и убедились — доказательств не осталось. Кеннеди мир живых покинул. Исчез. Окончательно и навсегда.

В чём-то жаль Виктора, напомню его слова:

— Кто стоял за убийством Кеннеди, за настоящим убийством, свершившимся 7 октября 1985 года? Почему его убили в этот день? Не раньше, не позже. Почему именно тогда чаша терпения наших властителей переполнилась, я не знаю. Я занимал скромный пост охранника бывшего президента. Парализованного, живущего в инвалидном кресле, но полного жизненных сил и энергии. Высшие круги не объясняют простым охранникам мотивацию своих поступков.

Да и в истории с Джудит Кэмпбелл почуял Виктор запах палёного. Не зря замечает, что скандал стал всего лишь катализатором — «не Джудит, так другое развалило бы внешне сплочённую команду». Прав Виктор и в том, что махонький жучок был запущен в муравейник намеренно. Последствия и впрямь просчитали чётко — рано было правде всплывать на поверхность, но пора было всколыхнуть тихое болото и вынудить участников вцепиться друг другу в глотки. Если бы Виктор сообразил, что Маккон стал единственным участником, вышедшим сухим из резни шестьдесят восьмого, то понял бы, кто кашу заварил. Вместе с нашей группой, разумеется.

И тогда же сообразил бы, почему никто не нанёс новый, завершающий удар, увидев, как к шестьдесят девятому году внутренний кризис пошел на спад:

— Почему не добили? Какие цели ставили? Нет ответа.

Есть ответ. Элементарный:

— А зачем добивать? Наоборот, не дали истории всплыть, скандалу разразиться, заговору завершиться. Тем самым выиграли время, так необходимое для подготовки больших изменений на мировой арене, связанных с окончательным погребением коммунизма и полюбовной делёжкой мира.

* * *

Конечно, повторяю, жаль Виктора. Стоять вплотную к разгадке и до конца дней своих оставаться в неведении.

Но и весело на душе, ведь речь идёт о двух субъектах, искренне считавших себя главными фигурами великой драмы, мудрыми провидцами, инженерами человеческих душ, так сказать. Виктор, впрочем, выглядит несколько привлекательней моей обрюзгшей половины. Виктор хотя бы вопрос себе задаёт, почему Кеннеди убили в тот октябрьский день, не раньше и не позже. А мудрец-муженёк, как всегда, гордо вещает:

— В первую очередь, я понял главное — никто в Советском Союзе о деле не знал. Ничего, ни слова, ни малейшей детали. Иначе бы вели себя наши властители совсем не так. Иначе не распалась бы страна в одночасье, иначе бы заработали дивиденды такие, что и не снились самым удачливым миллионерам.

Да заработали мы дивиденды, заработали… Такие, что и не снились даже миллиардерам. Мир перекроили, например. А вас и впрямь за марионеток держали, если ваши же слова употребить. Правильно вы сделали, что заглянуть в пропасть не решились: головы не закружились бы, как вы считаете, но оторвались бы гораздо раньше назначенного срока.

После реальной, а не постановочной, гибели Джона Кеннеди, началось безумие.

Сначала в Союзе расправились с твёрдолобыми большевиками. Никто не смотрел, кто там из консерваторов пытался устроить мировой скандал, посылая на Запад Юрченко, а кто всего лишь невинно сомневался, не слишком ли далеко заведут намечаемые изменения. Министры и председатели госкомитетов кончали с собой пачками, садились в тюрьмы по обвинению в коррупции, мёрли от тяжёлых скоропостижных болезней, расстреливались в упор в собственных кабинетах или в купе поездов. Советская пресса молчала. На запад просачивались редкие и искажённые до неузнаваемости сведения… Интересно, посчитает ли когда-либо затейливый историк, сколько начальников ушло из жизни за первые пару лет перестройки?

К весне 1987 года на сцене оставалась только армия. Остатки КГБ, МВД и ЦК, куда пробивались не умом, а хитростью и изворотливостью, заискивающе виляя хвостом, легли под Горбачёва.

Армия же уцелела. Армию в народе уважали. Армейцев ценили. На грехи смотрели сквозь пальцы. За маршалами и генералами готовы были броситься хоть в пекло. Но маршалы и генералы гибели режима не желали.

Развалить армию, как и любую другую службу, можно, но для организации дедовщины и кампании против генеральских дач требовалось время. Афганская война, на которую возлагались большие надежды, ополчила народ против политиков, а не армии.

Стало ясно, что углублять процесс армия не позволит и вскоре выступит. Разумеется, на стороне консерваторов. Выступит летом, когда политическая жизнь затухает и отпор менее реален. Поэтому разрушители режима обязаны были армию разбить до прихода лета.

* * *

Советская армия была повержена за день. За минуту, за миг. В ту секунду, когда в полдень 28 мая 1987 года восемнадцатилетний мальчишка Матиас Руст, пилотируя лёгенькую Сессну, перелетел на рассвете границу, прошел над усиленно обороняемыми районами, обошел подмосковные зенитки, сделал заход на Дворец Съездов и ловко сел на Красной площади.

Немец. Не финн, не американец, не швед, а немец, представитель народа, которому так и не удалось Москву покорить, хотя бомбил город весь германский воздушный флот.

В День Пограничника. В ста метрах от Спасской башни. Поставив при посадке самолёт так, что нос его указывал прямо на ворота здания Управления пограничной охраны СССР.

Руст ухмыльнулся милой подростковой улыбкой. Пожал руки подбежавшим прохожим и уселся на крыло в ожидании милиции. После её появления застенчиво развёл руками и извинился за то, что не сумел приземлиться в центр Красной площади — опыта не хватило, — за плечами у немецкого мальчика было всего лишь пять часов учебного налёта.