Лиловые орхидеи - Саманта Кристи

полностью сосредоточен на Мэддоксе и мне.

Вчера вечером к нам пришел Крис и вся моя семья – мы познакомили их с нашими защитниками и кратко рассказали о том, что произошло. Мой отец чувствует себя виноватым. Говорит, что это все из-за него. Считает, что если бы восемь лет назад поступил правильно и нарушил свое обещание не преследовать Гэвина, то ничего этого не случилось бы.

Мой большой сильный отец попросил у меня прощения. И у Гэвина. Клянусь, что он относится к Гэвину так же, как к Крису, – как к сыну, которого у него нет.

Я задерживаю дыхание, когда замечаю, что к трибунам направляется Гэвин. Он приехал на день раньше. Моя улыбка до ушей кажется вовсе не такой удивительной, как дрожь, проходящая по всему моему телу. Он встречается со мной глазами, и мы обмениваемся… чем? Страстью?.. желанием?.. надеждой?

Он отводит взгляд и оглядывается по сторонам. Затем подходит к Коллину, что-то говорит и пожимает ему руку. Они что, знакомы?

Мэддокс замечает Гэвина с середины футбольного поля и выкрикивает приветствие, от чего многие родители – особенно мамы – оборачиваются посмотреть на Гэвина. Они уже знают, кто он такой. Мэддокс об этом позаботился. Женщины выпрямляют спины и поправляют прически. Мужчины, глядя на это, закатывают глаза. Несколько одиноких мам даже набрались смелости спросить у меня, свободен ли он. О да, Гэвин великолепен. У него прекрасное тело. Он даже не кажется маленьким рядом с Коллином, как все остальные присутствующие здесь отцы. Но пока Гэвин разговаривает с Коллином, он не смотрит на других женщин. Он словно не замечает, что здесь есть кто-то еще. Его глаза прожигают меня, его напряженный взгляд проникает в мое естество.

К тому моменту, когда он подходит к трибунам, мои трусики уже позорно промокли. Блин!

Я двигаюсь, чтобы освободить для него место, он наклоняется и целует меня в щеку, прежде чем сесть. Это наш первый телесный контакт за целый месяц. Моя кожа горит в том месте, где его губы прикоснулись ко мне. Я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не дотронуться до своей щеки.

Мне приходится напоминать себе, что он приехал на день раньше только из-за случившегося с Мэддоксом. А не ради меня.

– Ты рано, – говорю я. – Мэддокс будет в восторге, что ты посмотришь матч, пусть это и произошло из-за всех этих неприятностей.

– Что?! – Он отрывается от игры и смотрит на меня. – Я приехал раньше не из-за этого.

Он кивком указывает на Коллина.

– Я знал, что парни о вас позаботятся, – говорит он. – Я купил билет еще до того, как все это случилось. Я просто не мог не приехать.

Он снова погружается в игру, следя за каждым движением Мэддокса своими голубыми глазами.

– Да, его нельзя не любить, – говорю я. – Этот мальчик всех очаровывает.

Гэвин толкает меня плечом в плечо.

– И не только он, милая, – говорит он.

Что Гэвин имеет в виду? И не только он. Не только он всех очаровывает? Не только его нельзя не любить?

Он не говорил мне этих слов. После нашей первой ночи в гостинице Гэвин больше ни разу не говорил, что любит меня. Он говорит много всего другого. Приятного. Романтичного. Но не эти слова.

Может, он передумал? Может, он наконец осознал то, что я знала все это время, – что мы теперь совсем другие люди?

Я даже не отдаю себе отчет, что не слежу за игрой, пока трибуны не сотрясаются от криков ликования, а зрители вокруг меня не вскакивают с мест.

– Молодец, сын! – с гордостью кричит Гэвин.

Некоторые сидящие рядом женщины одобрительно похлопывают Гэвина по спине.

Мэддокс смотрит на Гэвина и улыбается до ушей, обмениваясь поздравлениями с другими членами команды, когда они выбегают с поля после его гола, принесшего им победу.

После матча Гэвин приглашает нас на ужин, потом подвозит нас с Мэддоксом до дома, но даже не вылезает из машины.

– Слушай, дружище, – говорит он Мэддоксу, – как ты думаешь, мама не будет возражать, если завтра вечером я принесу диск с каким-нибудь фильмом и пиццу?

Мэддокс смотрит на меня с радостным нетерпением, и я пожимаю плечами.

– Новый фильм про Человека-паука? – спрашивает он у Гэвина.

Гэвин кивает ему:

– Хорошо, если хочешь.

Потом смотрит на меня:

– В шесть часов подойдет?

– Да, вполне.

Я стараюсь не показать, как я разочарована тем, что он не хочет провести весь день со мной, пока Мэддокс в школе.

– Пока, пап, – говорит Мэддокс, обнимает его и рысью поднимается по ступенькам в дом.

Я направляюсь за ним, но кое-что вспоминаю и оборачиваюсь.

– Как ты узнал Коллина на матче? Вы с ним знакомы?

– Нет. Он понижает голос, чтобы Мэддокс его не услышал. – Я сказал в агентстве, что мне нужны самые огромные, самые непрошибаемые головорезы из всех, кто у них есть, чтобы защитить тех, кого я люблю.

Потом он подмигивает мне и выезжает с подъездной дорожки.

Около полудня разочарование захватывает меня целиком. Что он делает? Почему не пишет и не звонит? Зачем Гэвин вообще приехал на день раньше, если не хочет увидеться?

Я звоню Скайлар в ресторан.

– Привет!

– Что случилось? – спрашивает она.

– Почему что-то должно случиться, чтобы я тебе позвонила? – спрашиваю я. – Просто звоню спросить, не разговаривала ли ты с Пайпер в последнее время.

– Ох, сестренка, ну и врешь же ты, – говорит она. – Я знаю, что ты сейчас сидишь дома и дуешься, что Гэвин в городе, но при этом тебя не окучивает.

Я выпрямляюсь в кресле.

– Откуда ты знаешь, что Гэвин в городе?

– Потому что я смотрю на его прекрасную задни… физиономию прямо сейчас. Он обедает с папой.

– Что он делает? – кричу я в трубку.

Она смеется.

– Ага, – говорит сестра. – Они смеются. Наверное, про тебя говорят. Ты вообще-то довольно смешная.

– Скайлар! – одергиваю я ее. – Зачем он вообще туда пришел?

– Боже, Бэйлор, ну ты и тупая, – говорит она. – Для человека, который пишет про любовь и подобную фигню, ты какая-то уж слишком непонятливая. Парень явно влюблен в тебя по уши. Он только и говорит, что про тебя и Мэддокса.

Я не знаю, что на это ответить, поэтому молчу.

– Они с папой, кстати, часто разговаривают, – говорит Скайлар. – Он звонит ему из Лос-Анджелеса – кажется, они теперь друзья или что-то вроде того.

– Ты, наверное, шутишь, да? – говорю я.

– Крис сказал, что