Мое не мое тело. Пленница - Лика Семенова

маленькую дырочку в крышке носика повалит упругая струя обжигающего пара.

— Ты никогда не целовал меня так. Никогда!

Он убрал руки за спину, будто боялся не сдержаться:

— Ты никогда и не хотела этого, Этери, — он будто напоминал самому себе, с кем говорит. — Я принимал твои правила.

— Здесь все принимают мои правила. Даже отец.

Нордер-Галь кивнул. Вскинул голову:

— Ведь она еще здесь?

Этери молчала.

— Ответь. Она здесь?

Она снисходительно кивнула:

— Здесь. И прекрасно слышит твой скулеж. — Она помедлила, склонила голову: — Эй, ты! Слышишь?

«Слышу».

Этери улыбнулась:

— Ну вот: твоя ненаглядная слышит. Пока еще… — Она расхохоталась в голос: — Надо же! Променять дочь архона на безродную девку с битым геном!

Нордер-Галь сцепил зубы:

— Откажись от этого тела. Позволь ей выжить.

Кажется, она онемела от неожиданности. Досмеялась остатками недавнего смеха, будто давилась.

— Ты спятил?

Нордер-Галь вскинул подбородок:

— Я выжгу весь мир ради тебя. Я найду тело, похожее на твой прежний облик. Только подожди.

Этери посерьезнела. Я чувствовала, как уголки губ ползут вниз:

— Не ради меня, Нор. — Она покачала головой. — Не ради меня — ради нее. В этом вся разница… И этого не будет. Ты уже подписал приговор. Вам обоим.

Она развернулась и направилась к выходу, цокая каблуками.

— Я не травил тебя. И ты это знаешь.

Стерва фыркнула, обернулась у самой двери:

— Да кого это теперь волнует? Ты предал меня. Готовься, Нордер-Галь. Ты станешь свидетелем кончины своей ненаглядной. Потом… своей мерзкой птицы. А потом, когда ты в должной мере сумеешь прочувствовать боль утраты, исчезнешь сам.

* * *

Я молчала. Долго и упрямо. Не поддавалась на провокации этой стервы. Я будто застыла. Хотела, чтобы вместе со мной застыло время, будто застигнутое нежданным ночным морозцем. Пожалуй, я никогда не поверила бы в то, что услышала совсем недавно. Если бы не увидела его глаза. Взгляд Нордер-Галя преследовал меня. Будто пронзал неприступные стены Каш-Тара, касался моего лица. Я бы никогда не поверила, что смогу найти союзника в лице виновника всех моих бед. Если бы эта злобная тварь поставила хоть какое-то условие, дала хоть малейшую надежду — он согласился бы на все. Я не сомневалась. Но она не дала даже шанса.

Не знаю, что сломалось в нем, но я видела эту перемену. Позднюю, запоздалую. Есть ли хоть малейший шанс достучаться до этой суки? Когда она намерена прекратить мое существование?

Мы поднимались по узкой сырой лестнице в ее комнаты. Камни уже вымерзали по ночам и сейчас отдавали холод, как накопители рефрижератора. Звуки шагов гулко расползались по пролету. Виссар-Ат был полон какого-то гнетущего кинематографичного очарования. Выверенных линий. Приглушенного цвета. Царство полированного гранита — вечного камня.

Этери пересекла широкий балкон, с которого открывался невообразимый вид на город, укрытый серым небом, как колпаком, углубилась в просторный темный коридор, украшенный бронзовыми статуями. Я уже знала, что за поворотом налево находятся кованые двери в ее часть дворца. Караульные приветствовали свою госпожу, но она прошла, будто в упор не замечала их. Зашла в комнаты, рухнула в кожаное кресло с высокой мягкой спинкой и притянула черную планку апота, лежащего на низком столике. Развернула панель, и тут же послышался голос:

— Жду распоряжений, благородная госпожа.

— Обедать.

Коротко и ясно. Она не разорялась на разговоры с прислугой. Вероятно, считала ниже своего достоинства.

Этери откинулась на спинку кресла, вытянула ноги в коротких сапожках на высоких каблуках, и принялась стаскивать обувь, пятка о пятку. Сапоги разлетелись в разные стороны, и она блаженно вытянула ноги на толстом ворсистом ковре.

— Так и будешь молчать? — Она хохотнула: — Не думай, что если ты притаишься, я не избавлюсь от тебя.

Я молчала. А ведь это не приходило мне в голову — затаиться. Надо же… я не додумалась…

— Даже не надейся, — она будто прочла мои мысли. — Я ведь чувствую тебя, — Этери поднесла два расставленных пальца к горлу, — как распорку. Как кость в горле. Как занозу. Отвечай! Ну же!

Я молчала. Единственное, что я могла — доводить ее молчанием или болтовней. Но с болтовней как-то не ладилось. Если бы был способ уговорить ее… принять предложение Нордер-Галя. Да, это было жестоко, но я хотела, чтобы она истязала кого-то другого, не меня. Да любой здравомыслящий человек хотел бы на моем месте того же! Нет вселенской гуманности — каждый сам за себя. И я — сама за себя.

Я мысленно сжала кулаки:

«Тебе нравится мое тело?»

— Конечно, нет! Он нарочно выбрал оболочку, совершенно непохожую на меня.

«Он не выбирал — так вышло».

Она подавилась смешком:

— Надо же… ты взялась его выгораживать… Мне заплакать?

Теперь усмехнулась я:

«Не выйдет. Пока еще это мои глаза».

— Очень недолго.

Кажется, ее задело — я перестаралась…

«Ты очень красивая на портрете».

— Врешь.

«Нет. Это очень необычная жгучая красота… Ему надо было искать в южных регионах, на побережье. В Метраке. Или в Пекре. Или на островах».

— Почему? — казалось, она заинтересовалась.

«Южане смуглые, черноволосые, черноглазые… Такие, как ты. А какие на юге девушки… Я против них — невзрачная бледная моль».

— Врешь?

«Нет. Красивые, аж дух захватывает».

— К чему ты клонишь? Решила провести меня дешевым трюком?

Никчемный из меня политик… Что ж, терять больше нечего.

«Нордер-Галь прав».

— В чем же?

«Дай ему время. Он найдет для тебя новое тело. Тело, достойное тебя, благородной дочери архона. Ты сама выберешь его. А я стану вести себя так, будто меня нет. Я не стесню тебя. Просто позволь мне выжить».

Она молчала, и эта тишина не предвещала ничего хорошего. Наконец, Этери поднялась рывком, босые ступни утонули по щиколотку в толстом ворсе ковра.

— Ты просишь помилования? — в голосе разливалось удовлетворение.

Я мысленно сглотнула:

«Да. Взываю к твоему милосердию. Я умоляю».

— Для себя? Или для него тоже?

Я помедлила, пытаясь прикинуть, какой ответ может оказаться верным. Каждый сам за себя…

«Для себя, — но внутри царапнуло, будто я произносила что-то неправильное. Вспомнила его глаза. — Для себя».

Этери молчала. Водила ногой по ворсу, будто раздумывала. Сцепила руки на груди. Вся ее поза выдавала напряженную сосредоточенность.

Я тоже молчала, боясь спугнуть. Нет, я не надеялась на ее милосердие — нельзя надеяться на то, чего не