Капкан для Александра Сергеевича Пушкина - Иван Игнатьевич Никитчук

Черно-бурая выходила медведиха

С малыми детушками медвежатами,

Погулять, посмотреть, себя показать…

Дымные тучи валились тяжелыми грядами с запада на восток, рябил упорный дождь огромные, светлые лужи и пруд, последние желтые листья трепетали над этой взвихренной водой. Устав от работы, он бросался с томиком Кольриджа на старый, пахнущий давней пылью диван… А чуть разгуляется, ему седлают лошадь, и он уезжает дышать свежим, сырым ветром этих бескрайних полей и рассеянно думает о последнем письме от невесты. Видимо, под внушением матери она пишет ему разные нравоучительные наставления: чтобы он молился, чтобы он соблюдал посты, чтобы не вертопрашничал. Ревнует его, подозревая, что задерживается он в деревне не только из-за холеры. Пушкин смеется, когда сочиняет ей ответ, подробно описывая историю двух неудавшихся попыток выехать их деревни. «Я возвратился в Болдино, где и останусь, пока не получу паспорт и свидетельство, то есть до тех пор, пока то будет угодно богу…»

Холера действительно взяла его в плен, и зима пришла рано… Он решил все вопросы по имению, написал кучу всего, подготовил вольную, но только на Ольгу… А душа его все же рвется к невесте… Он зовет своего старого слугу:

– Никита! Никита, пойди сюда! – И Никита входит не спеша. – Вот что, Никита, голубчик, а что, если нам попробовать в объезд всех карантинов? Не пробьемся ли мы на Вятку, а? С Вятки на Вологду… А с Вологды уже в Москву…

– Это же выходит кругом света ехать, Александр Сергеевич! – ужасается Никита. – Так мы когда сможем доехать? Разве что к маю-месяцу… Да еще, грешным делом, замерзнуть где можем… или волки съедят!

– Ну, пошел, пошел свою шарманку заводить! И замерзнуть, и волки, и к маю!.. Какого же черта буду я здесь сидеть? – кричит Пушкин.

– Ездили же, не сидели! Сколько уж вы разов ездили! А какой толк! Мое, конечно, дело подневольное, я собираться могу… Мне собраться недолго… А там воля ваша… По такой погоде, барин, только очень большая неволя может заставить ехать! – крутит головой Никита.

– Хорош! Хорош… неволя! А мне разве не неволя? Я если здесь еще две недели просижу, с ума сойду! Когда же мы выберемся отсюда, когда? Ну, говори, когда, если ты так умен? – пристает к слуге Пушкин, и в голосе его звучит отчаяние.

– Бог его святой знает, – говорит Никита, глядя в пол.

– Бог едва ли что-нибудь знает! – отзывается Пушкин. – А здесь тоска, здесь я больше не могу! Здесь меня еще того и гляди опять в холерные надзиратели назначат! Кое-как отвертелся от этого дурака… Вздумал докладывать обо мне в Петербург, болван! Разорался, дурак! За женою лучше бы смотрел, а не за тем, почему Пушкин не холерный надзиратель!.. Я здесь, за карантинами, сделал столько, что им министрам и предводителям дворянства не сделать и за всю их безмозглую жизнь!..

В Болдине в ту осень с Пушкиным произошло что-то такое, чего он сам не ожидал. Такое желание писать он никогда еще не испытывал. Он смотрел на сделанное и удивлялся: всего лишь за три месяца было написано более полусотни произведений. Да еще каких! Тут были и «Повести Белкина», «Маленькие трагедии», две последние главы «Евгения Онегина», поэма «Домик в Коломне», «Сказка о попе и работнике его Балде», «История села Горюхина», десятки стихотворений… А кроме этого, еще и публицистика, ряд полемических и критических статей…

Никита смотрит в окно и говорит:

– Александр Сергеевич! К нам, кажись, возок подъезжает, двое в тулупах…

– Вот тебе на! Кто же такие?..

– За метелицей не видно… Должно быть, по холерной части: кто же теперь в гости ездит по такой погоде, какой кобель! – ворчит Никита.

Со двора слышен колокольчик тройки. Пушкин тоже смотрит в окно.

– Да ведь это, кажется, Крылов! – говорит он радостно, – Крылов и есть! Хотя и не баснописец, но человек невредный… Окружной комиссар по холере… А с ним Ползиков, его письмоводитель… Иди, встречай!

– А-а, любезнейшие! Метелью вас навеяло? – оживленно здоровается с вошедшими Крыловым и Ползиковым Пушкин.

– Метет! Ужасно метет!.. Метет и крутит! – вытирая мокрое лицо, говорит Крылов.

– Садитесь, господа, садитесь! – приглашает Пушкин. – Сейчас печку прикажу затопить… Самовар вам поставят… Никита! – кричит в дверь Пушкин. – Самовар! И печку чтоб затопили!..

– А мы к вам, Александр Сергеевич, с новостью большой, и для вас, кажется, небезразличной! – говорит интригующе Крылов.

– Ах, господа, самая приятная новость была бы для меня, чтобы я дальше никаких новостей в Болдине не получал! – живо отзывается Пушкин.

Гости вопросительно смотрят друг на друга.

– А-а, тогда и не будем говорить…

– Говорите же, жду! – с некоторым нетерпением просит Пушкин.

– Александр Сергеевич! Новость моя вот какая… Как окружной комиссар сообщаю вам, что холера пошла на убыль!

– Отхлынула, одним словом!.. Зимы боится, – добавил Ползиков.

– Вот это новость! Стало быть, я могу ехать в Москву? – радостно вопрошает Пушкин. – Ура! Никита! Самовар! Рому!..

В самом конце ноября Пушкин выехал из Болдино. Но, приехав в Московскую губернию, его задерживают в деревне Платова в карантине. Грозятся продержать здесь две недели, но уже через три дня он в Москве, о чем рапортует полицмейстер Миллер: «…прибыл из города Лукоянова Нижегородской губернии отставной чиновник 10-го класса Александр Сергеев Пушкин… за коим надлежащий надзор учрежден». Капкан власти настороже!..

Сразу по приезде он посещает Гончаровых, но Наталья Ивановна встречает его не очень доброжелательно, найдя ее озлобленной на него…

Пушкин мечется по Москве в поиске денег, встречается с друзьями, читает в салонах привезенное из Болдина. Чтобы хоть изредка немного передохнуть, Пушкин бросался то в Остафьево, подмосковную дачу Вяземских, знаменитую тем, что там, в сельской тишине, Карамзин сочинил свою «Историю Государства Российского», то несется к цыганам… И вот 29 декабря Пушкин закладывает свое имение. Появились, наконец, деньги – 40 тысяч рублей.

Глава 8. 1831 год

Новогоднюю ночь Пушкин встретил у Нащокина с цыганами.

В новый год выходит из печати его