Капкан для Александра Сергеевича Пушкина - Иван Игнатьевич Никитчук

«Борис Годунов», и Бенкендорф извещает его, что государь «с особым удовольствием изволил читать его сочинение…».

Но вместе с радостными событиями пришла и печальная весть: в Петербурге умер Дельвиг. Пушкин был ужасно расстроен смертью одного из лучших своих друзей. С выражением болезненной грусти он промолвил: «Теперь только держись: в наши ряды постреливать стали… Грустно, тоска!.. Никто на свете не был мне ближе Дельвига. Без него я точно осиротел…»

И снова гостиная Гончаровых. В гостиной Наталья Ивановна и Александра Николаевна, ее средняя дочь.

– Кажется, к нам кто-то подъехал, – говорит Александра, глядя в окно.

– Ах, боже мой! Должно быть, доктор к Катрин, а мне ему и заплатить нечем! Совершенно нечем! – ужасается Гончарова.

– Пушкин, кажется, а не доктор!

– Пушкин! Опять все Пушкин! Я даже не в состоянии представить, как это он не поймет, что незачем ему сюда, незачем! Другой бы на его месте давно бы понял!.. Не знаю, что в нем нашла и Натали!.. – искренне удивляется Наталья Ивановна. – Саша, иди пока…

Александра уходит. Лакей открывает дверь. Входит Пушкин и от дверей весело говорит:

– А-а! Наталья Ивановна дома! Вас-то мне и хотелось застать! Здравствуйте!

– Здравствуйте!.. Что скажете? Нового, только нового! – с тяжелым взглядом произносит Гончарова.

– Я пришел узнать о единственном, что меня занимает… когда все-таки думаете вы назначить нашу с Натали свадьбу?

– Вы, я вижу, решили заняться моим истязанием? Ведь я же сказала вам, что у меня нет денег на приданое Натали! Нет, нет и нет! И в близком будущем их не будет, не будет, не будет! Поняли? – кричит Наталья Ивановна.

– Но я тоже неоднократно говорил вам, что обойдусь и без приданого!

– Вы можете! А Натали?.. Вы знаете, что у нее даже достаточного количества белья нет? По-вашему, это тряпки, однако без тряпок нельзя!

– Хорошо! Без тряпок нельзя! Однако сколько же эти тряпки могут стоить? Не миллионы? – осведомляется Пушкин.

– Где уж нам говорить о миллионах! Хотя бы тысяч десять было на тряпки! Но их нет, понимаете? Нет, и все!..

Пушкин медленно вынимает бумажник.

– Так как я стал тоже помещиком, то… кое-какие деньги у меня теперь имеются!.. Вы сказали, Наталья Ивановна, что на приданое, тряпочное приданое, понадобится десять тысяч? – говорит Пушкин слегка обалдевшей Наталье Ивановне. – Хорошо! Вот одна, две, три… наконец десять! Это я могу дать вам, Наталья Ивановна, конечно, заимообразно.

Наталья Ивановна жадно хватает деньги.

– О-о! Разумеется, разумеется, Александр, заимообразно!.. Спасибо!.. Вот теперь я смогу сшить Натали подвенечное платье и белье… Спасибо, Александр!.. Но откуда же вы взяли деньги? Вы заложили имение?

– Да, разумеется, заложил имение.

– Но неужели вам дали только десять тысяч?

– Ну, конечно, мне дали несколько больше, но нужно же мне отделать квартиру, которую я снял под будущую семью!

– Уже отделывать квартиру хотите? Подождите, Александр!

– Ждать? Чего? Почему?

– Не так много, не пугайтесь, но все-таки… Вы думаете, что все так просто, что можно сшить приданое в два-три дня? Какой вы скорый!.. По крайней мере, надо не менее трех недель.

– Как три недели? – вскрикивает Пушкин в ужасе. Но через три недели и венчать не будут, начнется пост.

– И что тут страшного? Больше ждали! Впрочем, если вы хотите, чтобы приданое пошили быстрее, надо дополнительно заплатить портнихам… Добавьте еще тысячу…

– Хорошо… что ж… – отдавая дополнительно тысячу, он говорит ей: – Больше в бумажнике ничего не осталось, не смотрите!.. Значит, всего я вам отдал одиннадцать тысяч рублей.

– Я не забуду, дорогой Александр! – улыбается Гончарова. – Позвать ли вам Натали?

– Зачем же вы спрашиваете об этом?

– Ну, мало ли! Может быть, у вас сегодня нет желания ее видеть!.. Зову, зову!.. На-та-ли!.. На-та-ли!..

Входит Натали, глядя с недоумением на улыбающуюся мать и на Пушкина, у которого счастливый вид.

– Натали, радость моя!.. Через десять дней всего, а может быть, и раньше, – все зависит от портних, – будет наша свадьба!..

Натали вопросительно смотрит на мать.

– Мама́?

– Да-да! С завтрашнего дня я начинаю тебе шить приданое, – подтверждает мать.

– Вы достали денег? – догадывается Натали.

– Я так рад, моя Натали! Я так безумно рад, моя прелесть! – целует ей руки Пушкин вместо ответа.

– И я тоже рада!.. – улыбается Натали…

Пушкин дал теще «взаймы» на приданое, и приданое начали шить. Но случилось опять как-то так, что большая часть денег ушла на всякие пустяки и на обновление гардероба самой Натальи Ивановны. Кроме этих 11 000, нужно было еще дать 10 000 бедному Нащокину, который что-то в своих расчетах позапутался и которого кредиторы немилосердно осаждали. Нужно было меблировать квартиру… И Пушкин снова оказался без денег, и все приятели его из сил выбивались, чтобы вырвать для него где тысячу, где две, и у всех создавалось четкое впечатление, что он охотно все бы отменил. Он сам ясно представлял себе свое положение: «Взять жену без состояния я в состоянии, но входить в долги для ее тряпок я не в состоянии». Дело двигалось медленно, и московские острословы стали уже посмеиваться. Пушкин бесился и говорил, что еще немного, и он бросит все и уедет драться с поляками: в Польше как раз вспыхнуло восстание, великий князь Константин Павлович без панталон бежал ночью из своего дворца, и уже начались кровавые бои… А Наталья Ивановна уединенно пила, баловала с лакеями, а потом до седьмого пота молилась перед своим киотом…

Прошли Святки, зашумел веселыми свадьбами пьяный мясоед, и была уже близко Масленица, когда попы свадеб не венчают, а за ней – долгий Великий пост… И наконец, все было готово: 18 февраля быть свадьбе! Но Пушкин – завял окончательно и писал своим приятелям письма, полные тоски…

Был ясный вечер. В клуб ехать было еще рано, и Нащокин, только что немножко передохнувший благодаря пушкинским десяти тысячам, валялся на диване, а около него, лениво позванивая гитарой, сидела его пестрая смуглянка Оля. Обыкновенно в квартире его был Содом и Гоморра из гусаров, веселых дам, жидов-кредиторов, приятелей и сводень, но сегодня выдался почему-то спокойный денек, и он ворковал с Олей. Потом пришла посумерничать цыганка Таня. Она была далеко не так хороша, как Оля, но пела прекрасно, и москвичи очень ее любили… И не успела она и присесть, как к дому подкатили парные сани, в коридоре раздались знакомые быстрые шаги и послышался веселый крик Пушкина:

– Ба, Таня, и ты здесь! Как я рад тебя видеть… – Свежий с улицы и оживленный, он вошел в комнату и прежде всего расцеловал Таню. – Здравствуй, моя бесценная! Оля, здравствуй… А ты все валяешься, животное?

Но не прошло