Хонас и розовый кит - Хосе Вольфанго Монтес Ваннучи

бы их, чтобы они не нарушали пространственный баланс внутри нашего жилища. Не исключено, что она предложила бы мне изготовить из них микрофильм и хранить его в наперстке.

Однако если бы Талия уничтожила мои произведения, то не из злого умысла, а из соображений поддержания порядка в доме. В глубине души она чрезвычайно радовалась моему занятию фотографией.

– Наконец-то ты отыскал свое призвание, – сказала она решительным тоном, и ее слова прозвучали как безапелляционное заявление.

В последнее время Талия стала заметно более волевой и уверенной в себе. Эта смелость сделала ее отчасти властной. С нею происходили метаморфозы – вплоть до одежды. Она всегда отдавала предпочтение шелку и женственным нарядам, сейчас же носила траурные одеяния в спортивном стиле, почти мужскую одежду, черные брюки и пиджак, маленький черный галстук. Уже несколько недель она не надевала юбку.

– Ты мне не ответил, – настаивала она. – Ты отыскал свое призвание в фотографии?

– Не знаю. Я неделями только и думал об организации этого дерьма.

– Не умаляй свои таланты. Выставка может стать отправной точкой в создании главного в твоей жизни произведения.

– Талия, я рад, что ты всерьез воспринимаешь мои потуги и не разделяешь мнения экспертов. В одной статье они называют меня перспективным любителем.

– Какая дерзость! Я считаю тебя профессионалом, – возмутилась она.

– Профессионалом? Не произноси это слово в присутствии своих родителей. Ведь это они создали мне образ любителя. В их представлении профессиональный фотограф – это тот, кто слоняется по торжествам и продает за гроши свои услуги или ставит свой штатив на городской площади, предлагая провинциалам сфотографироваться. Твои родители наложили вето на профессию фотографа. Это ремесло, не достойное их зятя, но в качестве хобби они его одобряют.

– В любом случае ты профессионал.

– Хотелось бы им стать. Но мне не хватает опыта.

– Работай усердно и наберешься, – сказала Талия.

Мне показалось, что меня пришпорили. Ощущение, что Талия оседлала меня и натягивает поводья, не покидало меня в то время. Смерть Хулии вызвала перемены в нас обоих. Вместе с Хулией в могилу отправилась и наша старая кожа. Однако сначала была лишь боль. Талия страдала сильнее всех. Для усмирения ее мук тут же были призваны успокоительные. Из плена транквилизаторов она вышла более крепкой, чем раньше. Я с трудом узнал в ней свою жену. Вчера она была покорна родителям, мужу и Римской курии [41], теперь она стала строптивой. Ее умение отстаивать свое мнение граничит с жестокостью. Она тиранит родителей, будучи к ним требовательной и не дает им спуску.

Я переживал смерть Хулии совсем иначе. В течение первых недель я постоянно ощущал ее присутствие. Тень Хулии навечно повисла облаком над моей головой. Тень, как от огромного влюбленного ската, который вот-вот меня проглотит. Пробуждаясь от сна, я слышал ее голос и потому воображал, что она провела ночь в беседе со мной, сидя на кровати. На улице она вселялась в школьниц, шедших мне навстречу. Однажды, расчесываясь, я увидел в зеркале вместо своего отражения лицо Хулии и остолбенел от испуга. Трагическая судьба у мертвых – становиться нашими наваждениями.

Справившись с потрясением, я подыскивал объяснение, пытался убедить себя, что мое воображение просто разбушевалось. Я нерешительно призывал разум к порядку, чтобы он снова меня не покинул. Не помогло. Следующей ночью ветер, перебирая листья, указал мне на Хулию, бегущую прочь в ночной сорочке. Ее явления превратили меня в адепта спиритизма. Чем больше я убеждался в том, что Хулия продолжает существовать на этом свете, тем больше находил тому доказательств. Самое красноречивое появилось в тот вечер, когда к нам на ужин пришли Эстебан и его жена. Встреча прошла самым обычным для того времени образом. Никакой музыки, море сигар, немного выпивки и неуклюжий траурный разговор – беседа, ограниченная цензурой, то продвигающаяся вперед, то отступающая назад из-за боязни вызвать болезненные воспоминания. Проводив гостей, я вернулся во внутренний дворик забрать стулья. На песке посреди одной из клумб красовалось пятно женской мочи. У кого, как не у Хулии, была привычка облегчаться за пределами туалета?

Я вступил с ней в воображаемый диалог:

– Черт подери, зачем ты помочилась в цветы?

– Если бы я помочилась на бетон, то забрызгала бы себе лодыжки.

Как бы рад я был знать, что дух Хулии материализовался среди моих розовых кустов, задрал юбку, сел на корточки и оросил цветник. С какой готовностью я подставил бы ладонь под струю этого цветочного одеколона.

Убежденность в том, что меня преследует писающий призрак, продлилась недолго. Спустя пару месяцев я понял, что ответственность за поливку сада лежала совсем не на Хулии. Объяснение случившемуся я обнаружил во время путешествия, в которое отправился с Талией и ее родителями. Мы прибыли в известный монастырь. Три сотни лет истории, картины в стиле Школы Куско [42], столетние оливковые деревья. Кроме нас, туристов не было. Монах принялся показывать нам колониальные картины кисти неизвестного художника. Талия исчезла на пару минут. Я отправился на ее поиски, полагая, что она осталась в церкви. Захожу в неф и вижу, как она сидит на корточках за исповедальней и мочится на пол. Она меня не заметила. Я на цыпочках вышел из церкви и вернулся к группе. С трудом сдерживаю радость. Талия переняла дурную привычку умершей сестры. Так выражалась ее боль. Она сменила Хулию в ее проделках с таким же чувством долга, с которым на место умершего часового заступает новый.

Однако прежде чем разувериться в сверхъестественном присутствии Хулии, я всерьез поддался спиритическим настроениям. Раздобыл книги. В них говорилось, что главной заботой Хулии было покинуть земной мир и войти в круг перевоплощений. Оставаясь в мире живых, она демонстрировала невоспитанность, как балагуры, которых прогоняют с вечеринки, но те не собираются покидать заведение.

Сильнее всего я испугался, когда, выйдя из церкви, наткнулся на Хулию, сидевшую на ступеньках спиной ко мне. Я узнал ее смолисто-черные волосы. На ней был бирюзовый пиджак и серая юбка, в которые она была одета (или которые сняла) в ночь убийства. Вместо радости от встречи с ней я испытал ужас. Девушка обернулась, и мое сердце перестало бешено колотиться. Это была гуарайю, одна из тех, что побираются по городу. Одежда на ней была дорогая, но грязная и поношенная. Эта вспышка страха убедила меня, что мертвым не нужно возвращаться. Своим возвращением они разрушают нашу жизнь.

Совладав с изумлением, я подошел к женщине. Она щеголяет в нарядах Хулии. Вижу этикетку на английском – из кармана выглядывает золотистая петелька.

Я обратился