Милая Роуз Голд - Стефани Вробель

Поттс начинает с сумки с подгузниками. Она весит килограммов пять, не меньше. В ней множество маленьких отделений, молний и кармашков с кнопками. Полицейский начинает вынимать из сумки все подряд. Вещи он складывает в кучу на прикроватном столике: подгузники, влажные салфетки, соска, переносной пеленальный коврик, мазь от опрелостей, дезинфицирующее средство для рук, запасной комбинезончик, цепочка для соски, шапочка, слюнявчик. Из боковых карманов он достает две бутылки молока, осматривает их и ставит на пол, отдельно от всего остального.

Поттс зарывается в сумку все глубже и глубже. Он находит бумажные платочки, резинки для волос, которыми пользуется Роуз Голд, и прочие мелочи, которые могут пригодиться в течение дня. У меня громко колотится сердце.

Полицейский уже по локоть забрался в сумку и теперь проверяет маленькие боковые кармашки, которые мы никогда не используем. Из одного он извлекает что-то небольшое и прямоугольное – айфон. Я понятия не имела, что он там. Кажется, меня сейчас вырвет.

– Ваш? – спрашивает Поттс.

Это его первые слова за сегодня. Голос у него намного ниже, чем я думала. Полицейский нажимает на кнопку, но экран остается черным: телефон разряжен. Поттс лезет в свою сумку и достает шнур. Он находит розетку на стене и ставит телефон на зарядку. Довольный собой, он, глядя на меня, ждет, пока гаджет включится.

Я могла бы соврать. Сказать, что это мой. Или что я не знаю, чей он. Но по телефону, скорее всего, очень легко определить владельца, а я слишком мало знаю о технологиях для того, чтобы перехитрить полицию. Поттс выглядит как человек, который родился с айфоном в руках.

– Это телефон Роуз Голд, – бормочу я.

Оба полицейских удивленно вскидывают брови. Томалевич приподнимает уголки губ.

– Я уже несколько дней звоню ей без конца и оставляю голосовые сообщения, – продолжаю я. – Проверьте список звонков.

– Несколько дней? Вы вроде бы сказали, что прошло около суток, – замечает Томалевич.

– Значит, не дней, а часов, – говорю я. – Просто часы для меня сейчас тянутся как дни. Я очень волнуюсь, – добавляю я и на этот раз даже не лукавлю. – Я так волнуюсь за них обоих.

Айфон уже включился и загрузился. Поттс начинает что-то листать, нажимать, выискивать. Я не вижу экрана, поэтому не знаю, что этот полицейский пытается найти в телефоне.

– Дело вот в чем, Патрисия, – говорит Томалевич. – Сегодня нам поступил тревожный звонок от одного из жителей города. Этот человек получил от Роуз Голд пугающее письмо.

«Кто это был?» – думаю я, а потом поднимаю взгляд. Надеюсь, я не произнесла это вслух.

Томалевич закидывает лодыжку правой ноги на колено левой.

– Судя по тону письма, Роуз Голд была напугана. Похоже, вы снова начали жестоко с ней обращаться.

И снова это обвинение. Этот городок никогда не успокоится.

Поттс откладывает телефон Роуз Голд и снова берется за сумку с подгузниками, чтобы продолжить обыск. Полицейский проверяет каждый карман, прощупывает каждый сантиметр подкладки – и все молча, даже не глядя в нашу сторону.

Томалевич продолжает говорить:

– Она сказала, что это вы заставили ее украсть ребенка.

– Что? – Я резко перевожу взгляд с Поттса на Томалевич.

– Вы заставили ее сделать вид, что это ее ребенок, и говорили, что навредите ей, если она не будет слушаться. Вы сказали ей, что пришло время отомстить, что человек, который бросил Пэтти и Роуз Голд Уоттс, должен понести наказание. Ваша дочь говорит, что сначала согласилась на ваш план. Но потом она испугалась, подумала, что вы начнете делать с Люком то же самое, что делали с ней. Роуз Голд попыталась остановить вас, уговаривала положить всему этому конец, но вы начали угрожать, сказали, что навредите им обоим раньше, чем она сможет что-то сделать.

У меня закружилась голова.

– Люк?

Сжав губы, Томалевич смотрит на Адама:

– Это Люк Гиллеспи.

При звуке этого имени меня накрывает волной тошнотворного страха. В комнате вдруг становится темно, а у меня перед глазами начинают кружиться звездочки.

Я поворачиваюсь к малышу на кровати и спрашиваю:

– Вы хотите сказать, что этот ребенок не мой внук?

– Все сходится, история Роуз Голд подтвердилась, – говорит Томалевич. – Мы позвонили в отделение полиции Фэрфилда. Билли Гиллеспи – отец Роуз Голд и ваш бывший любовник – сообщил об исчезновении ребенка два с половиной месяца назад. С тех пор его искали по всей Индиане.

Поттс достает из кармана швейцарский нож, делает небольшой надрез в подкладке сумки и достает маленькую коричневую бутылочку.

– Нашел! – с торжеством в голосе объявляет он.

Томалевич и Поттс поворачиваются ко мне. Я вдруг понимаю, что от меня ждут ответа. Они думают, что бутылочка ипекакуаны принадлежит мне. Но это не так. Свою я еще утром отвезла в соседний город и разбила на мелкие кусочки за зданием «Сабвэя», а потом собрала осколки и выбросила в мусорку. Я не могла рисковать. Мне нельзя было привозить ипекакуану в больницу.

– Зачем мне привозить в больницу ребенка, которого я сама же и отравила? – спрашиваю я.

Томалевич пожимает плечами:

– Отличный вопрос. Но вы уже не раз так делали.

Я игнорирую это заявление.

– И зачем мне брать с собой отраву?

Томалевич бросает на меня испепеляющий взгляд.

– Если мне есть что скрывать, почему я не поехала в другую больницу, где никто меня не знает?

Сержант поворачивается к Поттсу и указывает на бутылочки с грудным молоком Роуз Голд:

– Давай упакуем все это и отправим на экспертизу.

По ее приказу Поттс укладывает вещи обратно в сумку с подгузниками. Затем он выходит из палаты с бутылочками и с айфоном Роуз Голд. Я провожаю его взглядом, так до конца и не поверив в происходящее.

– Я почти двадцать пять лет не разговаривала с Билли Гиллеспи, – возражаю я. – Я даже не знала, что Роуз Голд известно его настоящее имя. Я вообще ничего не понимаю.

Томалевич снимает правую ногу с левой, наклоняется вперед и, поставив локти на колени, подпирает подбородок рукой.

– Да, нам известно, что вы склонны уверять всех в своей невиновности. Вы никогда ни в чем не виноваты, – говорит она. – Всегда виноват кто-то другой. Забавно, что правосудие с вами не согласно.

Мне нужно принять решение, но времени на это очень мало. Инстинкт, как всегда, требует, чтобы я все отрицала. Но я понимаю, насколько серьезные обвинения мне могут предъявить: похищение, жестокое обращение с ребенком (уже во второй раз) и бог знает что еще. Меня загнали в угол. Я делаю глубокий вдох.

Слова сами сыплются с губ.

– Ладно, я признаю, что в детстве иногда плохо обращалась с Роуз Голд, – говорю я.