Я - Малала. Уникальная история мужества, которая потрясла весь мир - Малала Юсуфзай

Я, не пытаясь сдерживаться, заревела в голос. Все эти дни, проведенные в госпитале в одиночестве, я ни разу не заплакала, даже когда мне снимали с головы скобы или делали уколы в шею. Но теперь я рыдала и никак не могла остановиться. Отец и мать тоже плакали. Я ощущала, как вместе со слезами из моего сердца уходит тяжесть. Теперь все будет замечательно, в этом я не сомневалась. Вместе с родителями ко мне пришли братья, и я была счастлива их увидеть, даже Хушаля, с которым мы постоянно ссорились и дрались.

– Мы скучали по тебе, Малала, – сказали братья, и я поняла, что тоже скучала по ним.

Впрочем, вскоре все их внимание поглотили присланные мне подарки и игрушки. Хушаль схватил мой ноутбук, и пришлось дать ему тумака.

Приглядевшись к родителям, я заметила, что они очень плохо выглядят. Длительный перелет из Пакистана утомил их, но дело было не только в этом. Отец и мама постарели, у обоих появились седые волосы. Они, похоже, тоже были расстроены тем, как выгляжу я, хотя и пытались это скрыть. Прежде чем они вошли в мою палату, доктор Джавид предупредил их:

– Девочка, которую вы увидите, поправилась только на 10 процентов. Предстоит еще 90.

Но все равно родители не были готовы к тому, что половина моего лица оказалась парализована и я не могла улыбаться. Волосы мои были коротко острижены, левый глаз выпучен, рот перекошен, и вместо улыбки у меня получалась гримаса. Создавалось впечатление, что мой мозг забыл про левую сторону лица. Я плохо слышала левым ухом и лепетала, как младенец.

Моих родителей поселили в университетском общежитии среди студентов. Руководство госпиталя решило, что, если разместить их в госпитальной гостинице, журналисты не дадут им покоя. У родителей почти не было багажа – только одежда, которая была на них, и те немногие вещи, которые принесла им Сонья, мать Шизы. Покидая Мингору 9 октября, они понятия не имели, что разлука с домом продлится так долго. Придя в свою комнату в общежитии, они залились слезам, словно дети. Я всегда была таким светлым и жизнерадостным ребенком. Отец хвастался перед друзьями моей «ангельской улыбкой и ангельским смехом». Теперь он говорил сквозь слезы:

– Как больно видеть ее милое личико перекошенным. Как больно видеть, что она утратила свой чудный смех и свою лучезарную улыбку. Эти проклятые талибы украли их. Можно отдать любимому человеку почку или глазное яблоко, но улыбку ему нельзя подарить, – с грустью добавил он.

Проблема состояла в том, что у меня был поврежден лицевой нерв. В то время доктора не могли сказать с уверенностью, сможет ли нерв восстановиться или же так и останется полностью атрофирован. Я утешала родителей, утверждая, что мне не важно, перекошено мое лицо или нет. Они не верили мне, так как знали, что я всегда переживала из-за собственной внешности и без конца возилась с волосами. Но после того, как посмотришь в глаза смерти, многое меняется.

– Какая разница, смогу ли я улыбаться или подмигивать или не смогу, – говорила я маме. – Я все равно ваша Малала. Бог сохранил мне жизнь, и это единственное, что имеет значение.

И все же каждый раз, когда я пыталась улыбнуться или засмеяться, на мамино лицо набегала тень. Это походило на злое волшебное зеркало – счастливое выражение моего лица, отражаясь на мамином, становилось несчастным.

Оставаясь наедине с отцом, мама устремляла на него вопросительный взгляд. «Почему Малала стала такой? Девочка, которую я родила, улыбалась все пятнадцать лет своей жизни», – словно говорили ее глаза.

Как-то раз отец спросил ее напрямик:

– Пекай, скажи мне откровенно, ты винишь меня за то, что произошло с Малалой?

– Нет, хайста, – ответила мама. – Ты не учил нашу дочь дурному, не посылал ее воровать и убивать. Она пострадала за правду.

И все же отец очень переживал, что моя перекошенная улыбка постоянно будет напоминать о покушении. Он заметил, что изменилась не только моя внешность, но и характер. Дома я была очень эмоциональной и впечатлительной девочкой, готовой по любому пустяку залиться слезами. Здесь, в Бирмингеме, я не плакала и не жаловалась, даже когда испытывала сильнейшую боль.

Никаких других посетителей, кроме отца и мамы, ко мне не пускали, несмотря на потоки просьб. Врачи полагали, что визиты посторонних людей могут помешать процессу реабилитации. Через четыре дня после приезда родителей в госпиталь прибыла группа политиков – представителей трех стран, оказавших мне помощь: Рехман Малик, пакистанский министр внутренних дел, Уильям Хейг, британский министр иностранных дел, и шейх Абдулла бен Заед, министр иностранных дел ОАЭ. Увидеться со мной им не разрешили, но они встретились с врачами и моим отцом. Разговор этот очень расстроил отца. Дело в том, что Рехман Малик сказал ему:

– Передайте Малале, что вся нация мечтает увидеть ее улыбку.

Он не знал, что с улыбкой у меня возникли серьезные проблемы.

Рехман Малик сообщил, что в меня стрелял талибский боевик по имени Атаулла Хан. В 2009 году во время военной операции в долине Сват он был арестован, но через три месяца выпущен на свободу. Согласно сведениям, сообщенным прессой, он являлся выпускником колледжа Джаханзеб. Малик утверждал, что план моего убийства был разработан в Афганистане. Он сообщил также, что за голову Атауллы назначена награда в миллион долларов, и пообещал, что в самом скором времени преступник будет схвачен. У нас имелись веские основания сомневаться в этом. Никакой кары за содеянное не понесли ни убийцы Беназир Бхутто, ни убийцы нашего первого премьер-министра Лиаката Али Хана, ни террористы, организовавшие авиакатастрофу, в которой погиб генерал Зия-уль-Хак. Все они так и не были арестованы.

После покушения на меня были арестованы два человека – школьный шофер Усман Бхай Джан и школьный бухгалтер, которому Усман Бхай Джан позвонил сразу после покушения и рассказал о случившемся. Бухгалтера выпустили через несколько дней, но бедный Усман Бхай Джан по-прежнему оставался в заключении. Армейское руководство утверждало, что он необходим следствию как свидетель, могущий опознать преступников. Мы были очень расстроены этим обстоятельством. Всем нам хотелось, чтобы за решеткой оказался Атаулла, а не наш милый балагур Бхай Джан.

Организация Объединенных Наций сообщила, что объявляет 10 ноября – дату, когда с момента покушения прошел один месяц и один день, – Днем Малалы. Я не придала этому факту особого значения, так как готовилась к серьезной операции, которая должна была восстановить функции лицевого нерва. Нерв не реагировал на электрические импульсы, и врачи пришли к выводу, что он перебит пулей. Избавить меня от лицевого паралича могла только срочная операция. В госпитальном пресс-центре журналистам постоянно сообщали о ходе моего лечения, но готовящуюся операцию держали в секрете, чтобы не поднимать вокруг нее лишнего шума.

11 ноября меня повезли в операционную. Хирург по имени Ричард Ирвинг объяснил мне, что перебитый нерв управлял движениями левой части моего лица. Благодаря этому нерву я могла открывать и закрывать левый глаз, морщить нос, поднимать бровь, улыбаться. Восстановление нерва – это чрезвычайно сложная и тонкая работа. Операция длилась восемь с половиной часов. Прежде всего хирург прочистил ушной канал от осколков кости и кровяных сгустков и выяснил, что у меня повреждена левая барабанная перепонка. Потом доктор обнажил лицевой нерв, который тянется от височной до челюстной кости, и удалил многочисленные осколки кости, которые мешали мне двигать челюстью. Выяснилось, что фрагмент лицевого нерва длиной два сантиметра полностью разрушен. Для того чтобы компенсировать утраченный участок, хирург изменил расположение нерва, который проходит за ухом, и поместил его перед ухом.