Записные книжки - Уильям Сомерсет Моэм

— Доберусь как-нибудь, — улыбаясь, сказал он.

Два дня подряд мы вели долгие беседы. Все это время меня терзала мысль, что он ждет от меня каких-то откровений или хотя бы глубокой идеи. Мне нечего было ему предложить. Он, конечно же, был сильно разочарован; вероятно, следовало наговорить ему трескучей напыщенной чуши, но это было свыше моих сил.

* * *

Гоа. Едешь через рощи кокосовых пальм, среди них там и сям виднеются развалины домов. В лагуне плавают рыбацкие лодки, их треугольные паруса ярко белеют под ослепительным солнцем. В рощах высятся большие белые церкви, украшенные с фасада каменными пилястрами медового цвета. Высокие просторные церкви совершенно пусты; кафедры в стиле португальского барокко покрыты изысканнейшей резьбой, так же отделаны и алтари. В одном из храмов, в боковом приделе священник-индиец совершал у алтаря мессу, ему прислуживал смуглолицый псаломщик. Во всей церкви не было ни единого прихожанина. Во францисканском храме приезжим показывают деревянное распятие, и проводник сообщает, что за полгода до разрушения города из глаз Христа катились слезы. В кафедральном соборе шла служба, играл орган, пел стоявший рядом небольшой хор из местных жителей; голоса их звучали резко, и от этого католические песнопения почему-то приобретали непостижимо языческий, индийский характер. Зрелище огромных пустых церквей в безлюдном городе производило странное, но сильное действие, особенно от сознания того, что изо дня в день священники служат в них мессу, которой не слушает ни единая живая душа.

* * *

Священник. Он приехал в гостиницу специально познакомиться со мною. Это был высокий индиец, не худой и не толстый, лицо красивое, чуть грубоватое, глаза большие, темные, влажные, со сверкаюшими белками. Одет в сутану. Поначалу он очень нервничал, руки его беспокойно двигались, но я всячески старался создать непринужденную обстановку, и наконец его руки замерли. Он великолепно говорил по-английски. Рассказал, что родом из семьи браминов, одного его предка, тоже брамина, обратил в христианство кто-то из спутников Св. Франциска Ксаверия. Священнику едва перевалило за тридцать, он был могучего сложения и хорош собою. Обладал низким и мелодичным голосом. Шесть лет он прожил в Риме, во время пребывания в Европе много путешествовал. Ему хотелось вновь поехать туда, но его престарелая мать пожелала, чтобы он оставался в Гоа до ее смерти. Он работал в школе и читал проповеди. Большую часть времени занимался тем, что обращал в христианство индийцев шудра. Индусов же, принадлежащих к высшим кастам, бесполезно пытаться обратить в истинную веру, утверждал он. Я решил вызвать его на разговор о религии. По его мнению, христианство способно объять все прочие вероучения, но жаль, сказал он, что Рим не позволил индийской церкви развиваться в соответствии с местными особенностями. Насколько я мог судить, он принимает догматы христианства без излишнего рвения, скорее как епитимью; быть может, если докопаться до самых основ его убеждений, там обнаружится, как минимум, изрядный скептицизм. И хотя за его спиною четыре столетия католицизма, в глубине души, мне кажется, он остался приверженцем веданты. Не сливается ли, думал я, пусть не в сознании, но хотя бы где-то в тайных глубинах его подсознания христианский Бог с Брахманом из упанишад? Он мне рассказал, что даже среди христиан кастовая система еще настолько сильна, что ни один индиец не женится на девушке другой касты. Немыслимо, чтобы христианин из рода браминов женился на христианке-шудре. Он не без удовольствия сообщил мне, что в его жилах нет ни капли крови белого человека: в семье всегда твердо блюли чистоту крови.

— Мы, конечно, христиане, — заключил он, — но прежде всего мы индусы.

К индуизму он относился терпимо и сочувственно.

* * *

Заводи Траванкура. Это узкие каналы, более или менее искусственные; вернее, естественные протоки здесь соединили каналами, чтобы проложить водный путь от Тривандрама до Кочина. По берегам высятся кокосовые пальмы, у самой воды стоят лачуги из камыша с глинобитными крышами, при каждой лачуге свой огороженный участок, на котором растут банановые деревья, папайи, кое-где хлебное дерево. Дети играют, женщины сидят праздно или толкут рис, в легких одновесельных лодчонках снуют туда-сюда мужчины и подростки, частенько перевозя груды кокосов, листьев или корма для скота, многие с берега рыбачат. Мне повстречался один такой рыбак с луком, стрелами и небольшой низкой подстреленной рыбы. Все, от мала до велика, здесь же и купаются. Вокруг зелено, прохладно, тихо. Возникает странное ощущение: неспешно идет мирная пасторальная жизнь, простая и не слишком тяжкая. Время от времени проплывает большая баржа, которую двое вооруженных шестами мужчин ведут из одного города в другой. Кое-где проглядывает скромный маленький храм или часовенка, ведь население здесь в большинстве христиане.

* * *

Река заросла водяными гиацинтами. Эти растения с нежными розовато-лиловыми цветами растут не из почвы, а прямо из воды; они плавают на поверхности, и лодка раздвигает их, оставляя за собой полосу чистой воды; но не успеет она отплыть, как течением и ветром их сносит на прежнее место, и от появления лодки не остается и следа. Не ждет ли и нас то же самое, после того как мы слегка нарушим равномерное течение жизни?

* * *

Премьер-министр одного индийского княжества. Мне говорили, что он политик не только хитрый, но и беззастенчивый. Его считали умным и в той же мере лукавым. Это был коренастый крепыш, не выше меня ростом, с живыми, не очень большими глазами, широким лбом, крючковатым носом, полными губами и маленьким круглым подбородком. У него густые, пушистые, коротко стриженные волосы. Ходил он в белом дхо-ти, белом кителе, воротник которого туго охватывал его шею, и в белом шарфе; на босых ногах сандалии, которые он то сбрасывал, то надевал снова. Он обладал тою сердечностью, что свойственна политикам с многолетним стажем, привычно старающимся проявлять душевность по отношению к каждому встречному. По-английски говорил прекрасно, бегло, запас слов богатейший, мысли свои выражал ясно и логично. У него был звучный голос и непринужденные манеры. Он часто не соглашался с моими высказываниями и решительно поправлял меня, но делал это с тою учтивостью, которая как бы подразумевает, что я слишком умен, чтобы обижаться на возражения. Он был, естественно, очень занятым человеком, ведь на нем лежал груз государственных дел, однако мог битый час рассуждать об индийской метафизике и религии с таким увлечением, словно этот предмет интересовал его более всего. Он обнаруживал глубокие познания не только в индийской, но и в английской литературе, однако ничто не говорило о его хотя бы поверхностном знакомстве с литературой или научной мыслью других европейских стран.

Когда я заговорил о том, что религия в Индии является основой всей здешней философии, он меня поправил:

— Нет, это не совсем так, в Индии вообще нет религии в вашем понимании этого слова. Здесь существуют философские учения и теизм, а одним из вариантов теизма является индуизм.

Я спросил его, по-прежнему ли образованные культурные индусы верят в карму и переселение душ.