Место, где зимуют бабочки - Мэри Элис Монро

– Меня всегда умиляет, как люди придумывают всякие обходные названия для обозначения экскрементов животных. Например, применительно к коровам это «лепешки».

Марипоса снова рассмеялась и перешла к созерцанию третьего аквариума. Тамошние обитательницы были покрупнее остальных, длина некоторых гусениц достигала более двух дюймов. Одна гусеница вполне самостоятельно, уже по-взрослому ползала по стеклянной стенке сосуда, оставляя после себя едва заметный след.

– Вот так они будут теперь шнырять по аквариуму, – Марипоса опустилась на колени, чтобы осмотреть крышку, – пока не найдут для себя подходящее местечко, где можно превратиться в куколку. Взгляните сюда. – Марипоса поманила Сэма к себе. С крышки свесились две гусеницы, головки у них были изогнуты в форме английской буквы «J». – Видите? Мама называла их перевернутыми вопросительными знаками, гусеницы словно вопрошают в этот момент: «А что нам делать дальше?» – Марипоса улыбнулась своим воспоминаниям и добавила: – Впрочем, в такой вопросительной позе они могут висеть часами. Настоящие воздушные акробаты, причем работают без всякой страховки.

Сэм послушно завис над аквариумом, разглядывая «акробаток». Его кожаная куртка негромко поскрипывала при каждом движении, пока он наконец не выбрал себе удобную позу – встал одной ногой на колено. Марипоса с трудом сдержала улыбку при виде его скрючившейся фигуры. Хотя что-то приятно сжалось внутри, когда она ощутила близость его тела рядом с собой.

– Ой, Сэм! Смотрите! Гусеница превращается в куколку. Видите вон ту маленькую зеленую точку слева?

– Вижу, – проговорил Сэм удивленно. – Сказать по правде, никогда не видел ничего подобного.

Она взглянула на него. Ей было приятно и его искреннее удивление, и то, что сам предмет разговора был ему интересен. Ведь бабочки так много значили для нее! Вблизи его строгое мужественное лицо, покрытое темным загаром, казалось еще сильнее и мужественнее. На подбородке проступила короткая дневная щетина. Она уловила легкий запах мыла. А еще от него, как всегда, пахло кожей.

– Пойду взгляну, как там наш кофе. – Марипоса отошла от аквариума и заторопилась на крохотную кухоньку, чтобы исполнить роль гостеприимной хозяйки.

Сэм уселся на стул и замер в ожидании, положив ногу на ногу, слегка касаясь своего колена кончиком начищенного до блеска сапога.

– У моих предков бытовало огромное количество мифов, связанных с бабочками, – обронил он негромко, немного торжественно. – Для них бабочка всегда была символом преобразований и перемен и символом мужества. Кстати, все это в равной степени относится к вам.

– Не знаю, как там насчет мужества, – быстро отозвалась Марипоса. – Спорный вопрос. – Она подошла и поставила перед ним кружку с дымящимся кофе, потом снова вернулась на кухню за сахаром, чайными ложками и сливками. После чего села напротив Сэма и налила в свою кружку сливок. – При чем здесь мужество, когда приходилось меняться просто в силу сложившихся обстоятельств и отсутствия выбора?

Сэм ничего не ответил и молча отхлебнул кофе. Его темные глаза продолжали пронизывать ее острым взглядом.

– Мое возвращение к нормальной жизни, Сэм, вовсе не было актом личного мужества, – заговорила она, волнуясь, и от этого ее фразы звучали складно, словно горестное их содержание помогало ей находить правильные слова и выстраивать их в нужном порядке, подобно тому как пишут инструкции. – Я была вынуждена прекратить принимать наркотики после того, как судья приговорил меня к трем годам тюремного заключения за распространение наркопродукции. С самого начала тюремного срока я была подвергнута насильственному лечению от наркозависимости. И хотя те первые тридцать дней были самыми тяжелыми в моей жизни, по окончании курса лечения я была благодарна всем, кто был причастен к началу моей реабилитации. Оглядываясь назад, я с ужасом и стыдом вспоминаю о тех вещах, которые вытворяла, когда подсела на иглу. В чем-то я стала похожа на этих вот гусениц, которыми движет один лишь мотив – их всепоглощающий аппетит.

– Ну, если уж говорить о символах, – ответил ей Сэм, поставив кружку на стол, – то не забывайте, что примитивная ненасытная гусеница в положенный срок превращается в редкостную красавицу. Мощный символ, да?

Загадочная улыбка скользнула по губам Марипосы. Скользнула и тут же исчезла.

– Почему все и всегда, рассуждая о бабочках, на первое место ставят их красоту? Почему люди не видят главного? Ведь их способность видоизменяться, все эти метаморфозы, которые с ними происходят, – вот оно, настоящее чудо. – Она повела рукой на банки с гусеницами. – Никто не дает себе труда подумать над тем, каково это несчастной гусенице пять раз линять, сбрасывать с себя кожу, прежде чем она превратится в куколку. Ведь гусеница не просто изменяется, она превращается в полностью иное существо. Старая форма умирает, и на свет появляется новая форма бытия. Вот оно, истинное чудо, которое, кстати, вселяет и в нас, людей, надежду на лучшее.

Сэм откинулся на спинку стула и положил загорелую руку себе на колено. Ей бросился в глаза массивный перстень с бирюзой на его пальце. Серебряная оправа была выполнена в форме орла.

Как же объяснить ему все так, чтобы он правильно понял?

– Когда только-только закончился курс моего лечения, – продолжила Марипоса, – я была похожа на крохотную гусеницу, вылупившуюся из яйца. В тот момент я не понимала, кто я. Все мои чувства атрофировались и умерли. Я просто существовала: ела, пила. И все время панически боялась чего-то… Но надо было двигаться, идти вперед, сбрасывать с себя старую шкуру. За минувшие несколько лет это происходило со мной уже не единожды. Можно сказать, я тоже, подобно гусеницам, прошла все стадии превращений. О, вот здесь действительно нужно мужество! Ты снова погружаешься в темноту, где тебя уже караулят старые, знакомые тебе демоны. Но порой мне кажется, в такие минуты мною движет не столько мужество, сколько самый обычный страх. Я просто боюсь, что темнота опять засосет меня в свою бездну и больше от себя не отпустит.

Марипоса глотнула кофе, с наслаждением смакуя ароматный напиток. Потом открыто взглянула на Сэма. Он смотрел на нее.

– Но сейчас я уже не боюсь. И даже готова к следующей стадии преобразования. Я готова на этот звонок. Да, я позвоню маме. Я не только должна это сделать, но я и хочу этого.

Салли обещал Луз приглядеть за домом, пока она ездит. Он открыл парадную дверь, и сердце его заныло. Дом пуст… Здесь больше нет Эсперансы и никогда больше не будет. И нет Луз. Укатила все же, упрямица, – как он ее ни отговаривал и как ни упрашивал, настояла все-таки на своем рискованном путешествии! Что за безрассудная девчонка! Он такой и не знал ее – настойчивой и непреклонной, своенравной и самонадеянной. Отмела все его здравые доводы, отказалась вернуться из-за поломки, завела каких-то подружек, а кто знает, на что они могут подговорить ее, страшно подумать. Утверждает, что все у нее хорошо. Да только вот хорошо ли? Что-то ему не очень-то верится. Просто не хочет она признаваться, что совершила ошибку и из чистого самолюбия продолжает упорствовать… И вот дом, к которому он так привык и где всегда ему были рады, стоит пустой и холодный… Что может быть ужаснее и больнее?.. Салли вдруг почувствовал, что в том месте, где должно биться сердце, вдруг образовалась огромная дыра. Но боже, как же она болит!