Лили и море - Катрин Пулэн

А что делает Джон? Мне страшно.

Я заканчиваю опустошать чрево самого большого палтуса, стоя на коленях на палубе. Тяжелые веки, наполовину прикрытые, смотрят на меня в оцепенении.

— Там, там, — шепчу я, заставляя свою руку скользить по гладкому телу, я еще немного плачу, потом ем сердце еще одного распростертого красавца. С этой минуты я больше не падаю и не плачу. Я просто делаю свое дело. Сердца, которые я проглатываю одно за другим, образуют в моем желудке странный ком, вызывают жуткую, леденящую изжогу.

Последние палтусы отправлены в трюм, уложены на темное брюхо, чтобы на коже не оставалось следов. Я нарубила киркой лед, чтобы наполнить им животы и покрыть туши. Я вернулась в каюту. Джон храпит на скамье. Я закурила сигарету, приготовила кофе, разбудила Джона. Он уже лучше чувствует себя. Мы отправляемся к следующему бую. Джон взял бутылку пива.

Мы с трудом нашли буй, красный свет погас, исчезнув в волнах. Стоя возле поручня, я держу шест, мои опухшие колени трутся о твердое дерево в ритме качки. Я вытягиваюсь, чтобы зацепить багром буй, мне почти это удается, но Джон снова удаляет нас от него. После третьей неудачной попытки я отталкиваю его и, не раздумывая, беру управление в свои руки. Он отошел в сторону. Я выравниваю нос корабля, слегка поворачиваюсь бортом.

— Держи штурвал, Джон.

Одним энергичным движением я подбираю буй, захватываю буйреп, чтобы просунуть его в шкив блока. Встречный ветер терзает нас. Снова пошел дождь, луна скрылась. Но который был час в эту темную ночь? Джон молчалив. Корабль медленно прокладывает путь корпусом в направлении снасти. Палтусы поступают на борт беспрерывно. Снова они перекатываются по палубе, увеличивая качку, иногда, изогнувшись, подпрыгивая и приложившись нам по икрам. Мои истерзанные колени в такт качке задевают фальшборт. Джон управляет кораблем. Я работаю багром с промокшим под мрачным небом, расстроенным лицом. Облака следуют одно за другим, белые птицы кружат и планируют, их полет сопровождается криками… Снасть останавливается.

— Что-то попалось в глубине, Джон?

С трудом делаем поворот. Оба наклоняемся над черной водой, всматриваясь в кильватер. Как оказалось, на крючок попалось огромное бледное тело. Джон с трудом вытаскивает его. Из волн внезапно показывается огромный хвост — наживку заглотила голубая акула.

— Передай мне багор. И нож.

— Акула, Джон… Это правда акула?

— Передай мне нож, говорю тебе.

— Что ты собираешься делать?

— Необходимо освободить снасть, обрубив хвост.

— Она умрет?

— Она уже умерла.

Я поднимаю хвост на борт.

— Бросай назад.

— Не сейчас.

Безжизненное тело медленно погружается в воду. Появляется последний буй.

Непроглядная ночь. Очень поздно. Или очень рано. Мы закончили вычищать последнего палтуса. Трюм заполнен на три четверти. Мы сматываем последний десяток крючковых снастей. Я принимаюсь драить палубу.

— Прекрати, море это сделает за нас. Лучше пойдем съедим по кусочку, я отложил в сторону одну треску. Ну, идем же.

Наши влажные непромокающие плащи лежат на полу. Джон поджарил треску. Я разминаю отекшие руки, порезанные от запястьев до кончиков пальцев. Джон ковыряется в зубах зубочисткой.

— Сейчас у нас есть выбор: то ли вновь приняться за работу, то ли несколько часов отдохнуть.

— Тебе решать, Джон.

— Поспим часа два. Мы это заслужили.

Он достает бутылку виски и выпивает полный стакан, выставив звонок на будильнике. Я разглаживаю пух на моей голове. Засохшая на щеках кровь вызывает зуд. Мое тело разбито. Усталость навалилась на меня. Два часа, думаю я. Два часа сна. Как это хорошо. Мы дрейфуем.

Я слышу звонок будильника. Джон не шелохнулся. Еще немного, думаю я, совсем чуточку… Я снова заснула. Мы проспали четыре часа. Я проснулась первой. Маленькая печка на жидком топливе зашумела. Сверху кофеварка, а в ней кофе, густой, как смола. Я наливаю себе чашку. Лицо горит, тело тоже. Слишком жарко. Холод и ночь оставались за запотевшим оконным стеклом, о которое бились потоки воды. Я вышла на палубу, вымытую накатывающимися волнами. Воздух сырой и холодный, жжение, леденящее ноздри, легкие, кожу. Кажется, ветер ослабел, корабль пассивно дрейфует. Пустые ведра не двигаются, надежно прикрепленные к средней надстройке. Огромный хвост голубой акулы, который я прикрепила к якорю, содрогается при каждом приливе волны, он походит на мистическую фигуру на носу варварского корабля. Я возвращаюсь в каюту, готовлю кофе и долго трясу Джона, пока тот не проснулся.

Пора, Джон.

Работа машинальная. Жесты механические. Ветер в лицо. Палтусы ушли отсюда после того, как прилив сменился отливом. Изредка попадается на глаза одинокая рыба с пустыми глазницами, кишащая морскими блохами. Холодно, ночь. Вода со всей силой обрушивается на нас, просачивается под плащи. Джон в гневе давит морских звезд возле фальшборта. Огромные уродливые рты, сосущие, как казалось, крючки, лопаются на темном дереве, усеивая палубу оранжевыми и розовыми лоскутами плоти. Джон с бесцветным лицом, он молчит со времени пробуждения, валясь с ног от усталости, сжав губы в горькую складку. Иногда он останавливает мотор вращающего вала, ставит устройство в нейтральное положение, смотрит на меня раздраженно:

— Подожди минутку.

Он удаляется в кабину. Ночь бледнеет. На туманном горизонте вскоре можно будет различить темный участок берега, черные и мрачные леса Китой на севере. Джон возвращается более спокойный, с отсутствующим взглядом.

— Я ухожу, Джон… Теперь твоя очередь вести корабль назад.

Бутылка стоит на кровати. Я прячу ее под подушку.

Возобновился балет морских звезд, разодранных у фальшборта. Джон снова останавливает барабан и исчезает в кабине. На этот раз его долго нет. Я смотрю одним глазом сквозь окно в кают-компании. Он нашел свою бутылку виски и с упоением пьет из горла, запрокинув голову и прикрыв наполовину глаза. Я больше не могла себя сдерживать, ринулась внутрь и вырвала у него бутылку:

— Нет, Джон, нет, достаточно!

Я выбросила бутылку в море. Джон побледнел. Немного виски течет еще из его полуоткрытого рта. Он мгновенно приходит в чувство, ругается и кричит:

— Маленькая крестьянка, ты хочешь научить меня ловить рыбу! Маленькая идиотка, отобравшая у меня мою бутылку.

Я слышу глухой шум падения. Волны бьют в корпус судна как неистовое прерывистое дыхание. Я опускаюсь на крышку трюма. Я плачу. Зеленоватые волны окружают корабль и играют маленьким «Морганом». Я думаю о большом моряке, лежащем на мне, о его дыхании льва и его рте, который вызывал во мне жажду, о Гавайях, которые я не увижу, о мороженом пломбир, которое больше не приготовят. Я рыдаю под дождем. Сереет заря. Небо свинцовое и неприветливое. Я чувствую под собой красивых гигантов моря, которые лежат в своих кроватях изо льда, обернутые в кровавый саван. Мотор урчит. Мы слишком много убили рыбин. Море, небо, боги, должно быть, в гневе.