Перемещенное лицо - Владимир Войнович

Первый человек, с которым ей пришлось вступить в контакт,был черный офицер на паспортном контроле. Он проходивших через его стойку людейне ел, а проверял документы и стучал по ним большой печатью. Она подала емупаспорт и заполненные в самолете бумаги, но он почему-то сердился и кричал:тикет-тикет! Стоявший сзади онколог подсказал ей, что надо показать обратныйбилет, который является доказательством того, что она не собирается остатьсяздесь навсегда. Потом был еще контроль, где другой черный человек попросил ееоткрыть чемодан. Увидев в чемодане ее подарок Ивану – круг одесской колбасы ибанку соленых огурцов, – таможенник пришел в такой ужас, как будто нашел бомбу.Он долго ругал Нюру, она не могла понять, за что, потом сказал «о’кей», ноколбасу и огурцы забрал, наверное, себе, но при этом сунул ей шариковую ручку,знаками попросил расписаться и все-таки отпустил. На выходе из зала ее встретилнаконец Чонкин, седой, худой, загорелый, в джинсах, в белой рубашке с короткимирукавами и в белых кроссовках.

– Хай, Нюра! – сказал он и взял в две руки ее чемоданы.

– Сейчас, – ответила она и ринулась в дверь, на которой былаизображена женщина в юбке и с одной ногой.

К тому времени, когда она вышла, Иван достал где-то тележку,и с этой тележкой они шли по каким-то коридорам, потом ехали в странном поездебез водителя, потом вышли на другое поле, где стояли маленькие самолеты. Иванподвел Нюру к одному из них, похожему на легковушку с крыльями, и открыл егопросто, как открывают сундук. Он забросил чемоданы на заднее сиденье и привязалих ремнем, а на переднее правое сиденье подсадил Нюру.

Она не удивлялась, так и должно было быть, он же летчик.Чонкин надел белые кожаные перчатки с дырками для вентиляции, включил несколькотумблеров.

– Не страшно? – спросил он.

– Не страшно, – сказала Нюра. Ей хотелось сказать: с тобойне страшно, – но она постеснялась.

– Ну, если не страшно, летс гоу, – сказал он и повернул ключзажигания.

Этот полет был не похож на предыдущий.

День стоял не по-осеннему жаркий. От нагретой землиподнимался пар. Восходящие потоки воздуха подхватывали легкий самолетик,подбрасывали и опускали, Нюра пугалась и сжимала собственные колени, но,взглянув на Чонкина, на то, как он уверенно держит в руках штурвал,успокаивалась. Они опустились на бетонную полосу, а потом недолго рулили поузким дорожкам поля с торчащими стеблями высоко скошенной кукурузы. Чонкинподрулил к белому двухэтажному деревянному домику, просто, обыденно, словноподъехал к нему на телеге и, выключив мотор, сказал:

– Это мой хауз.

Зеленый участок казался оазисом посреди погубленных уборкойкукурузных полей. Пожухлые клены окружали дом и какие-то постройки, тут жестояли две легковые машины, два трактора и комбайн.

Дом был гораздо просторней, чем казался снаружи: семькомнат, из них одна с полной обстановкой, с телевизором, телефоном, отдельнойуборной и душем предназначалась для гостей, в ней обитал когда-то сам Чонкин,теперь она пригодилась для Нюры. Можно предположить, что Нюра не то, чтобнадеялась, а может быть, даже и несколько опасалась, что он пригласит ее к себекак жену и предложит спать в своей большой кровати на втором этаже, и она быпросто не знала, как себя в таком разе вести. И дело не только в том, что былаона в преклонных годах, а и в том еще, что за последние полвека, с тех самыхпор, ни с одним мужчиной не спала и разучилась даже представлять себя вподобной ситуации. Но Чонкин, к худу ли, к добру ли, ничего подобного ей непредложил.

Хотя страда и кончилась, он вставал по-крестьянски рано, непозже шести часов, и, выпив стакан апельсинового сока, уходил к своим машинам итам с ними возился. Она норовила приготовить ему обед, но он совал ей какие-тополуфабрикаты и учил, как разогревать их в микроволновой печи. Иногда на обед,который здесь назывался ланчем, они ездили в соседний городок, там быликитайские, итальянские, японские и еще какие-то рестораны. Нюра не то что вресторанах, а даже в долговской чайной никогда не бывала, и поначалу боялась,что не так держит ложку или вилку и что ее засмеют. Но никто не обращал на нееникакого внимания. Она была бы рада что-нибудь Чонкину постирать, но онпредложил ей не портить руки и овладеть стиральной машиной. И посуду даже мытьне надо было, поскольку имелась машина и для посуды. На ужин он сам готовиломлет или что-то вегетарианское, они это ели и запивали водой с кубиками льда,которые в больших количествах приготовлялись в холодильнике и сами сыпались,как только подставишь стакан. Во время ужина и иногда после они смотрелителевизор, по которому показывали все какие-то гонки и убийства. Иногда Чонкинпереводил ей отдельные фразы, но сюжеты были просты и понятны без слов.

По воскресеньям они ездили в соседний городок Спрингфилд,где находилось то, что некоторые фермеры считали своей церковью. На самом делеэто был обыкновенный одноэтажный дом, такой же, как все стоявшие рядом, – стеныобшиты тесом и покрыты белилами. От других, ему подобных, дом отличался лишькрестом, прибитым над входной дверью. Хотя крест здесь ничего не значил.

Еще по дороге Чонкин объяснил Нюре, что церковь у них нехристианская, не мусульманская, не баптистская, не буддистская и некакая-нибудь еще, а вообще просто церковь. И бог у них тоже не имеетопределенного образа или имени, а есть просто бог.

– А как же? – спросила Нюра, недоумевая.

– А так, что мы не знаем, – сказал Чонкин, – кто он есть всамом деле, Яхве, или Иисус, или Аллах, а если мы будем называть егонеправильно, он может обидеться и осерчать. Поэтому мы его называем просто бог,и все.

Внутри тоже ничто не напоминало божий храм. В большойкомнате стены были украшены не иконами, а фотоснимками местных окрестностей иместных людей, из которых чаще других был изображен мужчина средних лет сразными известными, как сказал Нюре Чонкин, личностями. Из известных известнымНюре был только один человек, то есть не то чтобы очень известным, но где-тоона его видела и спросила кто это.

– Президент Рейган, – сказал Чонкин.