Император - Олег Кожевников

При этом я, как правило, предлагал для внедрения электротехнические устройства, схемы которых вспомнил. Предварительно, конечно, узнавая, можно ли найти в этой реальности материалы для их изготовления. А Кац больше всего занимался фармакологией. При этом я оставался спокойным, если не удавалось изготовить работоспособный образец устройства, а мой друг психовал и доставал своими причитаниями, что его идею не удаётся осуществить. Например, съел весь мой мозг жалобами, что никак не получается изготовить эффективный антивирусный препарат. Боялся парень, что и в этой реальности Россия понесёт колоссальные жертвы от стоящей уже на пороге эпидемии испанки. Я успокаивал своего друга, говоря, что если нам удастся избежать тех лишений и голода, которые испытала страна во время гражданской войны, то и эта разновидность гриппа не затронет нас так сильно. К тому же в ходе экспериментов удалось получить аспирин (салициловую кислоту), химически чистый, и в стабильной форме синтезировать. А значит, этим лекарственным препаратом можно обеспечить всю страну и ещё продавать за рубеж. Хотя первая партия этого лекарства появилась в 1899 го ду, но позволить себе лечиться этими таблетками могли немногие, тем более в России, воюющей с Германией. Ведь основным производителем аспирина так и оставалась Германия. И вот теперь, стараниями Каца, Россия может стать монополистом на рынках стран союзников в продаже этого важного лекарства. А это большие деньги и влияние. Влияние в том смысле, что из союзников можно было больше выдоить требуемых в настоящее время продуктов и других жизненно необходимых товаров.

Вопросами авиации инженеры научного центра тоже занимались. Конечно, не проектировали самолёты, ведь таких идей у нас с Кацем не возникало, а значит, и русская агентура не могла раздобыть такую информацию в Германии. Но вот проект отсека для размещения авиабомб был разработан. А основные усилия инженеров центра, если брать авиационную тематику, были направлены далеко не на самолёты и усиление их огневой мощи, а, наоборот, на системы противоборства с авиацией противника. Например, была создана вполне конструктивно удачная пулемётная зенитная установка счетверённых «максимов». А вот автоматическая пушечная так и не получилась. Не хотела трёхдюймовка работать, как шведская автоматическая пушка тридцатых годов «Бофорс». Хотя я, казалось бы, и вспомнил её устройство и нарисовал схему подачи снарядов. Но, наверное, что-то не учёл – либо память подвела, или с таким калибром орудия невозможно было сделать автоматическую пушку. Ведь у «Бофорса» калибр был 40 мм, у подобной советской пушки времён ВОВ – 37 мм, ну а снаряды трёхдюймовки были в два раза крупнее.

Так что новый император, когда проводил совещания с авиаторами, не выглядел дилетантом, а, наоборот, смог удивить своими познаниями профессионалов лётного дела. А в совещаниях со стороны авиаторов, как правило, принимали участие не только создатели «Ильи Муромца», но и командир эскадры воздушных кораблей «Илья Муромец» при штабе Верховного главнокомандующего полковник Шидловский. Вот с ним после отъезда конструкторов авиационного отдела Русско-Балтийского вагонного завода, создавшего самолёт, я начал общаться очень плотно. А именно разрабатывал, консультируясь с полковником, тактику действий бомбардировщиков «Илья Муромец» в случае прорыва нашего фронта германцами. После обсуждения предполагаемых действий стало ясно, что одна эскадра с наличествующими самолётами с задачей не справится, если удары противника будут осуществляться в зонах ответственности разных армий. Слишком мало самолетов. Даже если будут созданы аэродромы подскока невдалеке от мест возможного наступления противника, то самолётов всё равно слишком мало, чтобы перекрыть опасные места прорыва двух фронтов. Заколдованный круг получался. Русско-Балтийский вагонный завод, который и производил «Илью Муромца», мог поставить к лету 1917 года только семь самолётов, а по нашим подсчётам, к имеющимся в наличии шестидесяти бомбардировщикам требовалось добавить штук сто, не меньше. Наши, в общем-то, бесполезные разговоры в конечном итоге вылились в приказ – сформировать Северную эскадру бомбардировщиков. В зоне её ответственности был Северный фронт, базовый аэродром располагался в десяти верстах от Пскова, командир – полковник Аверин. Самому Шидловскому я присвоил очередное звание – генерал-майор, и назначил командовать всей бомбардировочной авиацией России. По существу, он и сейчас этим занимался. А идеей этого приказа было формирование из имеющихся тяжёлых бомбардировщиков двух тактических групп, отвечающих за нанесение ударов с воздуха по прорвавшимся германским частям на Северном и Центральном фронтах. Именно они вызывали у меня самые большие опасения. В ходе разговором с Шидловским мне хоть стало понятным, что таким количеством самолётов наступающих германцев не остановить и всё-таки нужно любым способом остановить разложение армии. Чтобы солдаты не разбежались, не желая воевать, тем более, когда увидят наползающих на них, громыхающих и извергающих из себя огонь, железных монстров. Наверняка Германия применит на Восточном фронте танки, которые её военная промышленность уже начала производить. Конечно, я надеялся, что, применяя «Катюши», удастся остановить немцев, но без пехотной поддержки и контратаки на ошеломлённого врага победа на узком участке фронта, где будут применены «Катюши», окажется пирровой. Передовая германская часть будет остановлена и, может быть, даже и уничтожена, но немцы, имея приказ, продолжат наступление, а наши разложившиеся части не смогут оказать им даже слабенького сопротивления.

Вот какими мыслями была забита моя голова, когда я возвращался в Петроград. Мысли были тёмными, и мне казалось, что я бездарно потратил время, пытаясь хотя бы в ставке навести порядок. Внешне, казалось бы, там был порядок. Офицеры и солдаты были одеты опрятно и по уставу, козыряли старшему по званию, но даже среди старших офицеров чувствовался какой-то надлом. Ожидание приближающего потрясения. Вот именно это состояние души я пытался сломать, когда устроил эпопею с поисками шпионов в ставке. Разогнал всех близко общавшихся с генералом Кондзеровским. Многие начальники управлений лишились своих должностей и были направлены в действующую армию. Но даже эти меры, по моему мнению, не смогли освежить атмосферу затхлости, которая окутала ставку. Не было свежих и оригинальных идей и предложений. Привыкли генералы воевать по старинке – когда пуля дура, а штык молодец. По старинке они думали и об отношении к войне нижних чинов. Сейчас для меня было понятно, почему под командованием таких генералов русская армия начинает разваливаться. И все мои усилия по изменению отношения генералов к этой войне вязли в болоте привычек, традиций и круговой поруки. И в конце концов все мои инициативы выхолащивались и превращались в привычные для генералов дела по выполнению воли императора. Но, как говорится, в семье не без урода, вот и в этой генеральской среде встречались энергичные люди, которые хотели изменений. Вот они и стали тем средством, которым я пытался осушить генеральское болото. Сейчас сидя в царском поезде, на всех парах несущемся обратно в столицу, я понимал, что ничего у меня не вышло. Слишком мало времени я занимался ставкой, но больше сидеть в Могилёве было невозможно. Была уже середина января 1917 года, а в нашей с Кацем реальности в конце февраля грянула первая русская революция. В этой реальности признаков надвигающегося коллапса не чувствовалось. Даже забастовок и демонстраций не наблюдалось. Все страсти кипели в Думе. Князь Львов на себе испытал, что значит быть премьер-министром. Именно его я назначил на эту должность, чему он первоначально был рад, а сейчас, наверное, плюётся и мечтает, как бы вернуть всё назад. Когда он сам обличал творящийся в стране бардак и вороватое правительство. А сейчас его бывшие коллеги и товарищи вытаскивают его грязное бельё и страстно обличают нового премьер-министра во всех смертных грехах. И как мне сообщал Кац в своих ежедневных зашифрованных телеграммах, главную скрипку в этом оркестре горлопанов начал играть Керенский. Этот человек у нас с Кацем был на заметке, мы даже обсуждали свои действия по отношению к этой личности, засветившейся и в нашей реальности. Была даже мысль обнулить его, как великого князя Николая Николаевича, Но немного подумав, пришли к выводу, что так делать ни в коем случае нельзя. Не стоит чинить ему и особых препятствий, платя журналистам и газетам за материалы, направленные против Керенского. Нельзя убирать маркер, показывающий общественные настроения и готовность народа начать большую бучу. Так вот Керенский в последнее время оживился, что автоматически влекло отвинчивание краника финансовой и продуктовой интервенции в самые проблемные места российского общества. А это, несомненно, были самые крупные города империи. Я, занимаясь армейскими делами, о многих вещах, происходящих внутри гражданского общества, не знал. Конечно, регулярно получал аналитические записки о положении в Петрограде от генерала Попова и представлял, какие процессы бурлили в столице. Кроме информации, поступающей от Каца и генерала Попова, я доверял ещё докладам ротмистра Тиборга, который ежедневно докладывал мне о реальном положении в стране и в армии. Не те слащавые, верноподданнические и обязательно оптимистические доклады, представляемые генералом по особым поручениям, а реальные сведения и даже негативные высказывания людей об императоре. О том, что ругают и матерят правительство и командование армией, мне было известно из многих источников. Но о том, что в этот нелицеприятный список начали добавлять и Михаила, докладывал только Тиборг, у которого были довольно обширные связи в университетской среде. Многие его родственники или учились, либо преподавали в Московском, Казанском и Петроградском университетах. А информации Тиборга я верил – проверенный человек, именно он информировал меня о настроениях солдат в армии Сахарова, когда я сидел в Луцке. Ещё тогда я отметил дар тогда ещё прапорщика Тиборга к анализу и умению раздобыть информацию, порой даже с риском для своей жизни. Такой человек был нужен для нашего с Кацем дела, и я начал продвигать прапорщика. После приезда в Петроград определил его в службу генерала Попова. Но в аналитическом отделе Николая Павловича он прослужил недолго. Командиром мехгруппы он формально оставался, но я взял ротмистра Тиборга с собой в Могилёв, посчитав, что ничего страшного не произойдёт, если капитан Пригожин ещё пару недель побудет врио. И пока я вёл бесконечные разговоры с генералами ставки, Тиборг, перерывая горы газет, общаясь с простыми горожанами и солдатами, а также получая информацию от родственников, ежедневно мне делал доклад – о настроениях в университетской среде, о чём пишут газеты, включая и запрещённые (типа «Искры»), а также какие разговоры ходят среди горожан и солдат.