Правила игры без правил - Эдуард Геворкян

Смурная беседа как-то завяла, и Дима распрощался. Однако вскоре он стал заходить ко мне по поводу и без повода, любой разговор рано или поздно сводя к фантастике, а фантастику к метафизике. Ну а когда я уставал следить за логикой его словес, то уходил в воспоминания…

Первая половина восьмидесятых годов для нашего поколения была накрыта тенью безнадежья, несмотря на развеселые сборища, Олимпиаду и мор генсеков. Одни из нас медленно спивались, другие перестали писать и исчезли с горизонта событий, кое-кто попросту скурвился и был, как говорится, извергнут. Тем не менее большая часть «малеевцев» пока держалась на плаву. Многим из так называемых молодых фантастов было уже глубоко под сорок. Публикация какого-нибудь вшивого рассказа была нечаянной радостью и переваривалась год, а то и два. Авторскими книгами не пахло, разве что мелкий шанс имели уступившие право первородства за чечевичную похлебку. Похлебки ко всему еще на всех фатально не хватало — издание фантастики сворачивали даже в «Молодой гвардии». У питерцев дела шли не лучше. Они крайне редко прорывались в сборники, которые немедленно становились раритетами в пору книжного дефицита. Уйти в те годы с худой, но верной зарплаты в ненавистном присутствии на вольные хлеба было форменным безумием. Среди москвичей таких безумцев не сыскалось, а что касается питерцев, то там отличился Столяров. Если мне память не изменяет, он ушел в профессионалы, не имея еще ни одной публикации.

И вот наконец протрубил пьяный ангел, разверзлись врата сельпо и ка-а-ак хряпнуло перестройкой по суставам времени! Шестеренки государственной машины дернулись, задымились и чуть прибавили оборотов. Но металл уже был не тот, да и ржа поработала. Скрип и треск Системы многими был воспринят как гимн «свежему ветру перемен», хотя это был всего лишь реквием эпохе.

Тем не менее писательские структуры тщились соответствовать. В 1986, например, году устраивается Пленум Совета по приключенческой и научно-фантастической литературе правления Союза писателей СССР (натощак не выговорить, но дальше будет еще круче) на роскошную тему: «Роль научно-фантастической литературы в ускорении социального и научно-технического прогресса в свете решений XXVII съезда КПСС». Что, смешно? Вы бы тогда посмеялись, смельчаки! А вот какая тема волновала тот же Пленум через год: «Роль приключенческой и научно-фантастической литературы в борьбе против реакционной пропаганды». Чем кончились эти ролевые игры, мы знаем. Были сборища вообще запредельные. Чуть ли не через два года после Чернобыля в Гомеле собрали представительную конференцию, посвященную проблеме освоения космоса посредством безракетной технологии. Местный изобретатель предложил соорудить вокруг нашей планеты орбитальное железобетонное кольцо. Это не шутка, все было на полном серьезе, понаехали писатели, ученые, был, помню, даже космонавт И. Волк.

Крупных мероприятий в Москве хватало с лихвой — то врачи выступят за мир, то космическая конференция на ту же тему — за мир боролись масштабно, с размахом, одни шведские столы на несколько тысяч персон чего стоили! Отовсюду съезжались именитые гости, мода на Россию была велика. Писателей тоже приглашали, для ассортимента. Так, в мае 1987 года в рамках VII конгресса международной организации «Врачи мира за предотвращение ядерной войны» имел место коллоквиум «Научная фантастика и ядерная реальность», который вел Вл. Гаков. В том же году мы получили тогда еще редкое удовольствие познакомиться с западными коллегами. В Москве проводился очередной ежегодный конгресс Всемирной ассоциации писателей-фантастов. Те, кому удалось проникнуть в гостиницу «Космос», могли потрогать пальцем и даже взять автограф у Г. Гаррисона, Дж. Браннера, А.Д. Фостера и иных прочих. Гаррисон оказался-веселым и нечванливым мужиком, да остальные тоже не очень-то раздували щеки. Но когда в разговоре случайно выяснилось, что Относительно молодой Фостер имеет несколько десятков книг, нас бросило в тоску.

Встречи, сборища и фестивали, словом, «коны» фэнов становились более частыми и масштабными. В 89-м году учинили первый (да и последний) Соцкон — конгресс любителей фантастики социалистических стран. Собралась весьма представительная компания писателей, критиков и фэнов. Дело в было в Коблево — поселке близ Николаева. Ливни смыли в море водопровод и канализацию, пансионат остался без воды, ее привозили в цистернах. Портвейна, однако, было хоть залейся. Все ходили грязноватые, но веселые, не подозревая, что прилагательное «социалистический» вскоре отойдет в историю.

Были и другие коны, одни выжили, другие нет. В северных небесах медленно разгоралась звезда Интерпресскона, ныне весьма престижного.

После того как объявили мелкие свободы, началось шевеление в массах на предмет частного предпринимательства. Разумеется, все эти перипетии немедленно отразились на московском семинаре. Хотя о негосударственном книгоиздании пока и речи не было, умные головы активно искали обходные пути. Надо сказать, что к этому времени, а именно к 1988 году, московский семинар уже как бы дышал на ладан. Накопилась взаимная усталость, старые обиды — в итоге крепко спаянная группа незаметно растаяла. Но попытка создать кооперативное издательство на какой-то миг сплотила бывших семинаристов, правда, ненадолго.

Сейчас мало кто помнит, однако в те годы книги могли выпускать только госиздательства, «редакционно-технические» кооперативы же вроде бы только помогали им. Все понимали, что к чему, но приличия блюли. Еще забавнее было с книжными лотками. Тогда они назывались пунктами проката, а книги якобы не продавали, а выдавали для чтения под залог стоимости. Система, насквозь пропитанная лицемерием, не могла не рухнуть, и рухнула!

1991 год. Роковая симметрия даты неизбежно сказалась на судьбах страны и людей. Для одних — это год расточившегося в прах тоталитаризма, для других — распад Державы, а для нас… Только много позже мы осознали, чем для нас была в 91-м кончина Аркадия Натановича Стругацкого. Тогда мы были преисполнены надежд, будущее открывалось в самых радужных оттенках, мало кто понимал, что наша Книга Судеб захлопнута и заброшена в самый дальний угол склада вторсырья. Сменилась геологическая эпоха, примат взялся за каменный топор, лемуры впали в прострацию. Китайское проклятие об эпохе перемен стало русской народной поговоркой.

Вот тут Дима поднял палец и назидательно сказал, что с восточными приколами необходима особая осторожность. Не исключено, что Валун пропал именно из-за своего легкомысленного отношения к древним проклятиям. С этими словами он достал из портфеля ворох бумаг и разложил на столе. Это оказались записи Волунова. Там были какие-то гранки, диаграммы, ксерокопии книжных страниц, рукописные заметки. На одном из листков я увидел аккуратным столбцом выписанные даты «малеевок». Перебрав бумаги, я нашел в записях цитаты из Сыма Цяня, китайского историка, портрет Блаватской с корявым иероглифом, начертанным фломастером прямо на лбу почтенной основоположницы теософии и первой русской эмигрантки, получившей гражданство США, и много еще всякой забавной всячины.

Я спросил Диму, что интересного он раскопал в бумагах. Он, странно улыбаясь, ответил, что у Валуна возникла гипотеза, будто все мы — китайцы. Это в каком смысле, тупо удивился я. В прямом, пояснил Дима. Отсюда и мировая оторопь от невозможности постижения России. Так, внешне, вроде бы мы все белые, а на самом деле — китайцы. Вот если бы мы были желтыми и косыми, тогда и реакция на нас была бы адекватной: Восток — дело хитрое. А когда житель, скажем, Вятки или Перми ведет себя непостижимо для унылого европейца или бодрого янки, то откуда этим иностранцам знать, что они общаются с китайцем?