Мерлин - Стивен Рэй Лоухед

добывали олово, свинец и, что важнее, железо для мечей и доспехов.

Да, в этом заключались утешение и поддержка, но здоровое крестьянское хозяйство еще никого не сделало храбрецом. Чтобы народ расправил плечи, нужен быстрый, впечатляющий успех — победа на поле боя, которая остановит продвижение варваров. Вот почему мне надо было видеть Аврелия.

В юном орле, который звался этим именем, я угадывал большие задатки. Может, это он станет Верховным королем, которого я ищу, и вернет людям веру.

О, я видел Аврелия издалека — в отблесках пламени, в плошке черной дубовой воды — и в определенной мере знал, что он за человек. Но мне надо было встретиться с ним, посидеть, поговорить, чтобы разобраться в его душе. Только тогда я уверюсь, что у Британии есть достойный Верховный король.

Я сознательно объехал стороной свои прежние владения в Диведде — не хотелось портить воспоминания видом недавних перемен. Внезапно объявиться в тех краях значило поставить тамошних правителей, мягко говоря, в неловкое положение. И так весть о моем возвращении вскоре достигнет Маридуна (как с восторгом сообщил мне Пеллеас, теперь он зовется Каер Мирддин) и вызовет немалое замешательство. К тому же я неточно знал, что мне делать, и собирался принять решение после встречи с Аврелием.

Впрочем, прежде всего я стремился увидеться с матерью. По правде сказать, я ни на минуту не переставал думать, какой отклик вызовет в Инис Аваллахе мой внезапный приезд. Это место представлялось мне таким спокойным, таким далеким от мирской суеты, что порою думалось: ступив на Остров Яблок, я мгновенно подпаду под его чары и просто займу свое прежнее место. «А, вот и ты, Мерлин, я-то гадала, куда ты запропал». Как будто я вышел в соседнюю комнату и вернулся мгновение спустя.

Для меня по крайней мере ощущение было сходным. Иное дело — для Хариты и Аваллаха.

После первого взрыва чувств при известии о моем появлении (на конце дамбы, ведущей к жилищу Короля-Рыбака, появился теперь домик привратника. Этот-то страж ворот и объявил обо мне), радостных криков, слез (моих и маминых) во дворце еще долго не могли прийти в себя.

Меня горько оплакивали, по мне тосковали, не зная, что со мной сталось, с самого моего исчезновения. Мне — из-за эгоизма, надо полагать, — в голову не приходило, до чего же я дорог матери.

— Я была уверена, что ты жив, — говорила мне Харита позже, когда волнение немного улеглось. — По крайней мере, я полагала, что ощутила бы твою смерть.

Она сидела, держа мою руку на коленях и сжимая ее так, словно боялась отпустить. Она лучилась радостью, глаза сияли, от лица, казалось, исходил свет. Не помню, чтобы я видел ее такой счастливой. Не считая этого да еще наряда (она вновь стала одеваться по обычаю Дивного Народа), она ничуть не изменилась.

— Прости, — сказал я, не помню уже какой раз. — Прости, я ничего не мог с собой сделать. Я не хотел причинять тебе боль...

— Ш-ш-ш... — Она нагнулась и поцеловала мне руку. — Все сказано и прощено. Все в прошлом и миновало.

При этих словах у меня на глазах снова выступили слезы. Есть ли на свете человек, достойный такой любви?

В ту ночь я спал в своей старой комнате, а наутро отправился рыбачить с Аваллахом. Я сидел на средней банке, а он шестом направлял плоскодонку к любимой заводи. Солнце плясало на поверхности озера, камыши кивали под ветерком, по зеленому мелководью бродила цапля, выискивая лягушек, на мшистом берегу испуганно вскрикивали куропатки — и я вновь почувствовал себя трехлетним ребенком.

— И как это, Мерлин? — спросил Аваллах. Он стоял, держа наготове острогу.

— Быть безумным?

— Быть наедине с Богом, — отвечал он. — Я часто размышляю, что значит быть в Его присутствии: видеть Его, слышать, припасть к Его стопам.

— Так ты думаешь, это с Ним я был? — Я со стыдом понял, что не сознавал этого прежде. Однако за годы размышлений Аваллах стал чуток к Духовной жизни.

— С кем же еще? С Самим Господом, — радостно продолжал он, — или с кем-то из Его ангелов. И то и другое — большая честь. — В этот миг рыба блеснула под кормой, острога упала и тут же появилась вновь с бьющейся на зубцах отменной щукой.

Покуда он аккуратно отцеплял рыбу, я думал над ответом. Конечно, меня поддерживали, пока я жил без людей. Тогда я не задумывался об этом, полагая, что успешно применяю знания, усвоенные у Подземных жителей, и потому еще не сгинул в этих краях. Однако и в том, что я получил такую подготовку, угадывается промысел Божий.

И наконец Он явился мне — я знал это, хотя не смел признать это вслух даже наедине с собой. Однако Аваллах все понял и принял с величайшим жаром и лишь малой долей благочестивой зависти. Я дивился его вере.

— Какой же ты счастливец, Мерлин. — Он нагнулся, снова взял шест и повел челнок вдоль заросшего камышами берега. — Я, который всем сердцем желал бы хоть миг провести в присутствии Господа, должен удовольствоваться лицезрением Его святой чаши.

Он сказал это буднично, но настолько же серьезно, насколько и искренне.

— Так ты тоже ее видел? — спросил я, позабыв, что так и не рассказал ему про видение.

— Да, кажется. — Дедушка подмигнул мне. — Значит, ты знаешь.

— Что она существует? Да, думаю, это так.

— Смог ли ты к ней прикоснуться? — спросил он с тихим почтением.

Я покачал головой.

— Нет, как и у тебя, это было только видение.

— А... — Он сел и положил мокрый шест на колени. Молчание заполняли тихий плеск воды под днищем да кваканье лягушек. Аваллах снова заговорил. Теперь он впервые в жизни обращался ко мне, как к брату.

— Знаешь, — сказал он, — до сей минуты я думал, что чаша Господня ускользает от меня из-за великого греха моей жизни...

— Ну, дедушка, ты грешил не больше других. Меньше, чем многие, которых я могу назвать. И потом, Бог простил тебя...

Из моей попытки утешить его ничего не вышло, сомневаюсь, что Аваллах вообще слышал мои слова, потому что он продолжал:

— Я дал жизнь Моргане.

При звуке этого имени сердце в моей груди налилось свинцовой тяжестью. Моргана... Что-то поделывала она, пока я жил вдали