Лазоревый грех - Лорел Гамильтон

Крест ожил, светясь — не так, как в джипе, но достаточноярко. Так, что я заморгала. Так, что я смогла задуматься. Ашер все еще былкрасив, ничего не изменилось, но теперь я могла дышать, двигаться, говорить.Хотя понятия не имела, что сказать. Никогда до сих пор при нем тоже крест уменя не светился.

Это Жан-Клод спросил его:

— Что ты сделал, mom ami? Что ты сделал?

Он стоял спиной к свету от креста, прикрывая глазаполотенцем.

Ашер вскинул руку, защищая свой светлый взор.

— Я попытался подчинить ее разум, сколько нужно длянаслаждения, но ardeur был слишком силен.

Я глядела на них обоих в свете креста: один прикрыл глазаполотенцем, другой — сгибом руки, и я ответила за Ашера:

— Он подчинил мой разум. Подчинил полностью и безостатка.

Произнося эти слова, я уже знала, что он сделал, и больше.Меня до того уже подчиняли. И однажды это делал и Жан-Клод, когда мывстретились впервые. Но способность туманить человеку разум встречается удвенадцати вампиров на дюжину. Почти все молодые должны для этого поймать твойвзгляд, но старым достаточно просто о тебе подумать. У меня был почти полныйиммунитет от этой силы, частично из-за меток Жан-Клода, частично из-заприродного таланта некромантии. Но к Ашеру у меня иммунитета не было.

Крест продолжал светиться, вампиры защищали глаза, и дажекогда они вот так прятались от белого света, я все равно хотела их обоих, нотеперь уже задумалась, сколько здесь моего желания, а сколько фокусов Ашера. А,будь оно все проклято!

Мы перешли в спальню, но вовсе не для чего-нибудь приятного.Я вытерлась и надела запасную одежду, которую хранила в «Цирке», хотя кроссовкипришлось надеть мокрые. Крест был надежно упрятан под рубашку. Там он пересталсветиться, но сохранял какое-то пульсирующее тепло.

Жан-Клод повязал на пояс то самое синее полотенце, и оноспадало почти до лодыжек. Полотенцем поменьше он замотал волосы, и синева тканипригасила слегка синеву глаз. Без волос его лицо казалось мальчишеским. Итолько скулы спасали его от того, чтобы казаться совсем уж женственным. Он былкрасив, но чуть более мужественной красотой, чем с волосами.

Ашер все еще был одет только в засохшую кровь и разливсобственных волос. И расхаживал по комнате, как зверь по клетке.

Жан-Клод просто сел на край кровати, на ту же заляпаннуюкровью и другими жидкостями простыню. Вид у него был обескураженный.

Я стояла от них как можно дальше, сцепив руки на животе.Кобуру я не стала надевать, чтобы не поглаживать пистолет во время спора. Яхотела пригасить враждебность, а не раздуть.

Жан-Клод опустил лицо на руки — осталась только бледная кожаи синяя ткань, простыни и полотенца.

— Зачем ты это сделал, mom ami? Если бы ты повел себякак следует, мы уже сейчас были бы вместе, как нам следует быть.

Не знаю, понравилась ли мне такая уверенность Жан-Клода вмоих действиях, но спорить, не солгав, я не могла, потому и не стала. Молчать втряпочку — это для меня очень необычный ход.

Ашер остановился и сказал:

— Анита ощутила, что я питаюсь. Она знала, что я могуполностью подчинить себе ее разум. Она не сказала на это «нет». Она велела мневзять ее, кормиться от нее, и я так и сделал. Я сделал то, что она мне сказала,и она знала, как я это буду делать, потому что уже кормила меня до того.

Жан-Клод поднял лицо от ладоней, как утопающий за глоткомвоздуха.

— Я знаю, что Анита тебя кормила, когда ты умирал вТеннесси.

— Она меня спасла, — ответил Ашер. Он уже подошелк большой кровати с четырьмя столбами.

— Oui, она тебя спасла, но ты тогда не подчинял себе ееразум полностью, потому что я бы ощутил твое прикосновение к ее разуму исердцу, а его тогда не было.

— Я попытался подчинить ее себе, потому что мнекажется, будто любой вампир, который берет у нее кровь, как-то подпадает под еевласть, ее влияние. Как будто, когда вампир питается, она управляет им, а не онею.

Моя ситуация не поменялась, но это я не могла оставить безответа.

— Поверь мне, Ашер, это все не так. Меня кусаливампиры, они подчиняли меня себе.

Он посмотрел на меня своими невозможно светлыми глазами:

— Но когда это было? Я думаю, с тех пор твоя сила выросласущественно.

Мой взгляд скользил по его телу, отслеживая узор крови наэтой бледной, чуть тронутой золотом коже. Я закрыла глаза, потому что должнабыла перестать на него смотреть, чтобы заговорить.

— Есть у тебя такое чувство, что ты должен делать то,что я велю?

Он задумался, и я подавила порыв посмотреть на него,посмотреть, как он думает.

— Нет, — ответил он тихо.

Я медленно вдохнула и выдохнула, открыла глаза и чертовскисильно напряглась, чтобы смотреть только в лицо Ашеру, а не куда-нибудь еще.

— Видишь, значит, ты никак не в моей власти иличто-нибудь в этом роде.

Он слегка наморщил лоб:

— Значит ли это, что ты в моей власти?

— Я не могу перестать на вас смотреть. Не могуперестать думать о том, что мы сделали, что еще могли бы сделать.

Он резко засмеялся, и этот смех я ощутила на коже как удар.

— Да как же ты можешь о нас не думать, когда мы передтобой в таком виде?

— Какой ты скромный, — сказала я, прижимая руки ксебе, будто их совсем уже больше девать было некуда.

— Анита, я тоже о тебе думаю. О бледной линии твоейспины, крутизне бедер, холме зада подо мной. И это ощущение, когда я трусь омягкое тепло твоей кожи.

— Перестань! — Мне пришлось отвернуться, потомучто трудно стало дышать и краска запила лицо.

— Почему? Ведь мы все трое сейчас думаем об этом.

— Ma petite не любит, когда ей напоминают онаслаждении.

— Mon Dieu, почему?

Я вовремя подняла глаза, чтобы увидеть это универсальноегалльское пожатие плеч у Жан-Клода. Оно может значить все и ничего. Обычно унего это получалось грациозно, сегодня — устало.

— Анита! — сказал Ашер.

Я посмотрела на него и на этот раз сумела смотреть в глаза,да только глядеть в эти восхитительные глаза было не намного менеесоблазнительно, чем на это восхитительное тело.

— Ты мне сказала, что хочешь ощутить меня у себявнутри, как я помню. И когда я обнажил тебе шею, ты сказала: «Да, Ашер, да».

— Я помню, что сказала.

— Тогда как ты можешь на меня сердиться, если я сделалто, что ты просила? — Он сделал три больших шага ко мне, и я попятилась.Это движение его остановило. — Как ты можешь меня в этом винить?