Роковая тайна сестер Бронте - Екатерина Митрофанова

С тех пор мы встречались редко, не более двух раз в год, когда родственники моих родителей обменивались визитами. Я всегда был рад видеть свою маленькую сестренку Элизу и находил удовольствие в ее обществе, но тем не менее я чувствовал, что у нас разные пути, разные интересы. Время, что мы прожили врозь, отдалило нас друг от друга, но, к величайшему сожалению, я понял это слишком поздно: мы были уже помолвлены.

— Так, значит, вы не любите ее?! — воскликнула Энн, и ее лицо просияло почти безмятежным счастьем.

— Только братской любовью.

— Но как случилось, что вы заключили помолвку? — спросила ошеломленная пасторская дочь.

— Это произошло в тот день, когда мы нанесли визит в Бат перед тем, как мой дядя послал меня учиться в Кембридж. Вопрос о моем образовании был уже решен, и здесь, к счастью, желание моего почтенного дядюшки совпадало с моим собственным: я должен был направить свои стопы по отцовской стезе. По прибытии в Бат я не преминул поделиться своей радостью с Элизой, сокрушаясь лишь о том, что строгий график занятий, вероятно, не позволит нам видеться более одного раза в год, несмотря на то, что расстояние между местами нашего обитания значительно сократится.

Это известие очень расстроило бедную сестренку, она разразилась горькими слезами, и тогда, из естественного, совершенно бескорыстного желания утешить несчастную девушку, я заключил с ней помолвку, ибо тогда еще не был связан ни словом, ни чувствами ни с кем другим. Лишь теперь я смог осознать вполне, сколь опрометчивым оказался этот шаг, и как дорого мне придется платить за эту ошибку.

Он печально вздохнул, опустил взор и, немного помолчав, прибавил:

— Конечно, я поступил скверно, что скрыл от вас свою помолвку, и позволял себе спокойно наслаждаться вашим обществом, зная, что не имею на то права. Это было эгоизмом. Но я не мог и представить себе всей опасности, какую таили в себе мои невинные встречи с вами: ведь я был убежден, что мое слово, данное Элизе, убережет меня от всякого иного соблазна и поможет мне сохранить мое сердце в совершенной неприкосновенности. Но я ошибся. Я понял, как далеко зашел после нашей памятной встречи у калитки, когда ваша сестра оставила вас в благословенном одиночестве, погнавшись за своей собакой.

— Как можно забыть тот день?! — тихо, но с жаром отозвалась пасторская дочь.

— Тогда я наконец понял свою непростительную оплошность и каждый день убеждался, что эта бурная пучина затягивает меня все сильнее и сильнее. Я попытался исправить положение и, призвав в помощь все свое благоразумие, принял самое нелегкое в моей жизни решение: отказаться от встреч с вами. Некоторое время я пытался держать себя в руках и неуклонно следовать велению рассудка.

— Так вот почему вы прекратили посещать наш дом столь внезапно и неожиданно! — воскликнула девушка.

— Но я никак не мог не отступиться от своего решения, узнав о вашей болезни. Можно ли вообразить, что пришлось пережить мне в тот день, вознесший меня из бездны отчаяния на вершину блаженства в сонме беспощадно преследующих меня горьких сожалений и чистого раскаяния! Но я не могу позволить себе и дальше бессовестно обманывать вас, милая Энн; я и сам давно изнемогаю под тяжким бременем своего невысказанного признания.

Он снова грустно вздохнул и тихо прибавил:

— Мне остается лишь надеяться, что когда-нибудь вы все же сможете понять и простить меня — хотя бы частично. Единственным доводом, извиняющим меня в собственных глазах, может служить лишь упование, что мое поведение не задело ваших чувств, что лишь мне одному придется нести вполне заслуженную кару.

— Что вы хотите этим сказать, сэр?

— Хочу лишь сказать, что, как я смею надеяться, вся опасность моих безрассудств грозит лишь мне одному. Но, видит Бог, я и не предполагал, насколько серьезной окажется эта опасность и каким будет воздаяние. Я люблю вас всей силой моего сердца, а вы… вы, должно быть, теперь презираете меня, как самого подлого негодяя! И это справедливо.

Энн робко подняла на него взор, мгновенно просиявший всепоглощающей радостью и смиренной благодарностью и тихо промолвила:

— Вы сказали, что любите меня. Я не ослышалась?

— О, нет! — с чувством воскликнул молодой человек, мягко коснувшись своей широкой ладонью хрупкого плеча девушки и устремив на нее лучистый взор, исполненный бесконечной нежности и невыразимого восхищения. — Я люблю вас превыше всего на свете! Сможете ли вы когда-нибудь простить меня, милая Энн?!

Эти слова звучали глубоким волнением и подлинным отчаянием. Сердце девушки готово было разорваться. Вне себя от сострадания, от любви, она стремительно склонила голову и, во власти безмолвного упоения, горячо приникла губами к кисти его руки, все еще продолжавшей мирно покоиться на ее плече.

Его лицо просияло небесным светом.

— Значит ли это, что вы готовы простить меня?! — вопросил он с жаром.

Пасторская дочь устремила на юного викария смиренный взор, застланный слезами и, грустно улыбнувшись, проговорила:

— Неужели вы и в самом деле так ничего и не поняли?

— О чем вы?! — спросил он, приходя в необыкновенное волнение.

— Помните ли вы цветок — один из тех первоцветов, что вы столь любезно вручили мне в тот благословенный день, когда мы впервые остались наедине? Тот, который я, в конце концов, вам вернула? Впрочем, я знаю, что вы помните о нем: ведь вы сохранили его у себя, и я имела счастье обнаружить это в тот вечер, когда вы изволили проведать меня во время моей болезни, — в тот памятный вечер, когда вы подарили мне бесценную книгу Мильтона. Так вот: этот дивный цветок… неужели вы сразу не догадались об этом… — это эмблема моего сердца! И я отдала его вам! Навеки и безвозмездно!

Юноша впился в ее лицо долгим испытывающим взором. Дочь пастора смущенно отвела глаза. Какое-то время оба собеседника хранили напряженное безмолвие, словно стараясь постичь сущностный смысл того, что с ними происходит.

— Прошу прощения, — молвил он наконец, потрясенный последними словами девушки. — Неужели вы хотите сказать, что вы… что я… что я не совсем безразличен вам? — спросил он осторожно.

— Не совсем безразличны? — повторила она с видимым изумлением. — Милый Уильям! И вы еще можете говорить так после того, как я фактически призналась вам в любви? Возможно, вы подумаете обо мне очень дурно, но, учитывая все обстоятельства, какие вы только что изволили изложить мне, и после того, как вы столь деликатно открыли мне ваши чувства, я поняла, что сегодня мне предоставлен единственный шанс поведать вам о своих. О да, я люблю вас и хочу, чтобы вы знали это. Я буду любить вас одного до самой моей смерти!

Она судорожно перевела дыхание и, резко отвернувшись, прикрыла лицо руками.

— Великий Боже! — воскликнул ошеломленный викарий. — Великий Боже! — повторил он в невыразимом отчаянии. — Что мне теперь делать?! Я словно внезапно оказался между Сциллой и Харибдой[24]! Видит Бог, было бы лучше, если бы они меня раздавили и предали мое тело морской пучине!