Агасфер. Чужое лицо - Вячеслав Каликинский

– Придется довериться этим детям природы! – переглянувшись с Фотенгауэром, заявил Тарасенко. – Мы с вами, Иван Александрович, по тайге не ходоки – в засаду пойдем.

Офицеры распорядились: 10 минут на завтрак и оправку – и выступаем!

⁂

Костры за несколько дней блуждания по тайге Сема Блоха разжигал только маленькие, из высохшего мха и трухлявых обломков поваленных деревьев – ни погреться, ни каши сварить. Только старую жестянку с чаем и можно пристроить. Сонька жаловалась на озноб, пробовала и бунтовать, и ластиться – Блоха был непреклонен.

– Софья, терпи! Сама в побег рвалась! Много огня – много дыма. Опытный охотник за пять верст в тайге запах дыма учует.

Утром шестого дня Блоха проснулся как от толчка, приподнял голову, сбросил с головы сетку от гнуса – чтобы не мешала слушать. В тайге кто-то был… В привычную пронзительную тишину, которую лишь подчеркивал посвист ветра в вершинах, вплелись какие-то непривычные звуки. В глаза, нос и уши мгновенно набился гнус. Может, показалось?

Нет, не показалось: вот отчетливо донесся далекий выстрел. Сема Блоха мгновенно перекатился к Соньке, потряс ее за плечо. Та застонала, и Блоха почувствовал под рукой крупную дрожь.

– Софья, вставай! Надо идти!

– Куда идти? Темно еще… Сема, дай чайку – хоть теплого. Зябко мне…

Слова Сонька произносила нормальным голосом, только паузы между ними были большими. Пока она говорила, Блоха покидал в жестянку последние тлеющие угольки костра, помочился в нее. Куском коры соскреб пепел, тоже высыпал в банку и с силой зашвырнул ее подальше в кусты. Взвесил на руках изрядно отощавшие мешки – в одном оставался лишь кусок холстины для паруса да пара выструганных лопастей для весел.

Снова кинулся к Соньке. Как ни было жалко, отвесил подруге оплеуху, отчего та медленно, с трудом села.

– Ты чего, Сема?! Сдурел?

– Сдурел, да не сейчас! Раньше сдурел, когда у тебя на поводу пошел, в бега ударился. Слышишь?

Где-то вдали щелкнул еще один выстрел – гораздо ближе, чем первый.

– Погоня, Софья! Выследили нас! Уходить надо! Да вставай же, мать твою!

Сонька с трудом поднялась на ноги, попросила:

– Может, спрячемся где-нибудь? Я совсем идти не могу, Сема…

Как ни поспешал Блоха, но присел на корточки, сдернул с ее ног сапоги, перемотал портянки. Ноги у Соньки распухли так, что дополнительные тряпки не понадобились.

– Пошли! Пошли скорее!

Спотыкаясь и скользя по мокрой от росы траве, побрели вперед. Через несколько минут Блоха сообразил:

– Мы по звериной тропе идем, Софья! В сторону уходить надо…

Свернул в сторону – и тут же скатился в глубокую ложбину, еле выбрался из нее. Одному можно было бы и попытаться, но Сонька не пройдет и десятка шагов. Значит, остается тропа…

Шли около часа, пока небо над головой не посветлело. И тайга вроде как поредела – да это пал прошел несколько лет назад, – догадался Блоха.

Тайга стала мертвой, редкие кустики кое-где только пробивались через толстый слой древесной золы. Самые могучие лиственницы встретили смерть от огня стоя, как солдаты, и теперь расчертили небо обугленными ветками. Деревья поменьше частью попадали, частью зацепились за более стойких соседей и превратили кусок тайги в непроходимые дебри. Нет, там не пройти, не спрятаться…

Беглецы потеряли счет времени, они механически переставляли ноги, изредка останавливаясь и прислушивались. Шум погони не приближался, но и не пропадал вовсе. И это лишь добавляло Блохе мрачные предчувствия.

Вот впереди, в просвете между поредевших деревьев, что-то тускло блеснуло. Неужели море?

Блоха еле сдержал порыв побежать вперед, выбраться на опушку. Сделал Соньке знак стоять на месте, оглянулся. Выбрал походящее дерево, сложил мешки, ружье. Начал карабкаться наверх. Саженях[77] на трех остановился, осторожно выглянул из-за ствола: точно, море! Хотел уже крикнуть Соньке, порадовать – и в тот же момент увидел впереди, примерно в полуверсте, сгорбленную фигурку, перебежавшую от одного куста к другому.

Значит, все было напрасным… И сегодня их гнали по звериной тропе прямо на засаду…

Сонька сидела под деревом и, казалось, дремала.

– Вставай, девонька! – Блоха подал ей ружье. – Конвоируй меня к морю!

Мешок с парусом и лопастями он забросил в кусты.

Сонька подняла на него понимающий взгляд, ничего не сказала.

– Пошли, Софья! Солдат увидишь – бросай ружье, подымай руки, кричи, что сдаешься…

⁂

– Братцы! – фельдфебель на карачках пробирался вдоль залегшей цепи караульных. – Братцы, сколько же мы мук из-за этих нехристей поганых вынесли! Зуботычин, пинков. Это как же, братцы? Выйдут сейчас из лесу, заарестуем – опять пешком в пост веди! Их высекут, а нам-то за что такие муки? Братцы, пока охфицеров рядом нету – давай-ка их на поражение, залпом!

(июль 1903 г., о. Сахалин)

Роль будильника в выделенной Агасферу казенной квартире исправно исполнял его учитель японского языка, он же телохранитель, камердинер и приставленный для пригляда агент японской разведки Ямада.

Часов у него Агасфер никогда не видел – ни карманных, ни настенных ходиков, ни настольных – что не мешало японцу ежедневно вставать ровно в половине шестого утра и будить весь дом своими гимнастическими упражнениями. Он прыгал и скакал по своей комнате, взбегал по стенам практически до потолка, отчего внутренние перегородки из выдержанной лиственницы глухо гудели, а с потолка решительно всех комнат белым снежком слетал мелкий известковый порошок. В довершение ко всему некоторые из ударов и кульбитов японца создавали резонансные колебания в головной спинке железной кровати Агасфера, отчего металлические шарики, дуги и прочие украшения тоже начинали издавать какие-то звенящие звуки.

Вытерпев первую неделю и выслушав тактичное, но полное ядовитых жалоб пожелание соседки по дому, супруги бухгалтера управления Меркушева, Агасфер попытался умерить пыл Ямады, указав ему на то, что когда-нибудь от его прыжков и ударов рассыплется весь дом. Ямада извинялся, кланялся, обещал умерить пыл, но гимнастические упражнения делать не прекратил, объясняя это непременным атрибутом своего японского бусидо[78]. Более того, он вежливо рекомендовал своему хозяину, Бергу-сан, присоединиться к этим упражнениям, поддерживающим силу духа в каждом мужчине. Агасфер посчитал, что силы духа для изучения японского языка у него вполне достаточно, и от предложения, соблюдая ту же восточную вежливость, отказался.