От Эдо до Токио и обратно. Культура, быт и нравы Японии эпохи Токугава - Александр Прасол

После утренних процедур сёгуна приветствовали государственные советники под руководством дежурного камергера. Впрочем, это тоже бывало не каждый день.

В 10 часов утра сёгун отправлялся на женскую половину, на церемонию утреннего приветствия (собурэ — общий сбор). Это был ежедневный ритуал, в котором принимали участие все старшие фрейлины замка по 6-й ранг включительно. Независимо от отношений между супругами ритуал ежедневных встреч соблюдался строго. Все должно было напоминать, что сёгун — человек семейный, а его жена — хозяйка женской половины замка. Иногда и к семейному алтарю они ходили вместе.

Собурэ. Утреннее приветствие на женской половине

Визиты на женскую половину сёгун совершал по внутреннему коридору, соединявшему Средний и Большой внутренний покой. Об этом следует сказать отдельно. Коридор использовался ежедневно и назывался колокольным (осудзу рока), потому что о предстоящем проходе сёгуна дежурные извещали ударом в небольшой колокол. После этого двери с обеих сторон отпирались, и две фрейлины (3-го и 9-го рангов) встречали правителя у выхода с его половины. Они принимали у сопутствовавших сёгуну камергера и камер-юнкера меч и другие вещи и сопровождали правителя. При передаче меча тщательно следили, чтобы женщины-фрейлины и мужчины-адъютанты не соприкоснулись случайно рукавами: межполовые контакты в замке являлись прерогативой одного человека — сёгуна. Остальных за нарушение этого правила наказывали домашним арестом. Такому же наказанию подвергали за случайное прикосновение к сигнальному колоколу во внутреннем переходе, поэтому служанки при уборке приближались к нему с большой осторожностью.

Вернувшись с женской половины в Средний покой, хозяин замка переодевался в повседневную одежду, выпивал зеленого чая и решал, чем заняться до обеда. Большую часть времени никаких обязательных занятий у него не было. Обычно сёгун читал военные или исторические хроники, летописи, слушал лекции конфуцианцев. После (или вместо) этого мог заниматься верховой ездой, стрельбой из лука и другими воинскими упражнениями. По установленным датам (i-ое, ю-ое и 28-ое число каждого месяца, праздники годового цикла, семейные даты и так далее) эти два часа сёгун проводил на церемониях, принимая подарки и знаки почтения.

В то время к вышестоящим вообще относились церемонно: согласно правилам хорошего тона, распростертый ниц вассал принимал более или менее вертикальное положение только после третьего приглашения подняться с колен, не раньше. Это если вышестоящий был знатным самураем. А если перед тобой сам сёгун? Те, кто имел право лицезреть правителя, придерживались ритуала, утвердившегося в начале XVII века, когда власть Токугава еще не устоялась. По знаку камергера вызванный приближался к комнате сёгуна и падал на колени. Руки его были согнуты в локтях и лежали на полу, лоб также касался пола. Правителю многословным быть не полагалось, поэтому он коротко распоряжался: “Сюда!” (Сорэ о!), указав на место взглядом или жестом. Хорошо обученный вассал начинал изображать движение вперед в той же позе, на коленях, не отрывая лба от пола, но при этом не двигаясь с места: вроде бы он полностью лишился сил, пораженный величием правителя. Сегодня это выглядит смешно, но триста лет назад такое поведение считалось делом чести и хорошего воспитания. По слухам, разрушил это великолепие в середине XIX века реформатор и политический деятель Кацу Кэйсю (1823–1899). Будучи вызван пред светлые очи сёгуна, он, как положено, распростерся на татами. А услышав привычное сорэ о, встал и проследовал мимо повелителя, куда было указано. Камергеры с шипением бросились к нему и попытались нагнуть пониже, но не преуспели. После аудиенции ослушнику устроили допрос с пристрастием в службе тайного надзора, но время было уже не то, да и авторитет у сёгуна — тоже. Проникшийся западными нравами Кэйсю отвечал, что не видит ничего оскорбительного в быстром и точном выполнении распоряжения правителя, а что до отживших обычаев, то для бакуфу же будет лучше от них отказаться. Еще столетием ранее за такое можно было лишиться головы, но в в середине XIX века обошлось. Говорят, после этого случая в присутствии сёгуна перестали передвигаться ползком.

Впрочем, похожие упражнения нижестоящий выполнял по отношению к вышестоящему и на более низких уровнях. Например, при посещении знатным человеком чужого дома сопровождавшая его прислуга принимала и подавала ему меч и обувь. Вышколенный слуга без крайней необходимости не приближался к хозяину, а, опустившись на колени, тренированным движением издали бросал ему соломенные сандалии так, чтобы их было удобно надеть. Сегодня этот жест мог бы показаться невежливым, однако в то время думали иначе.

С двенадцати до часа дня сёгун обедал — иногда у себя, в Среднем покое, иногда на женской половине. На обед подавали рис и морепродукты, чаще всего рыбу (тунец, морской окунь, камбала, палтус). В современном японском ресторанчике типа идзакая можно и сегодня угоститься тем же самым — за прошедшие столетия меню мало изменилось, только готовят немного по-другому. О том, как в то время потчевали знатного человека, рассказал Василий Головнин: “Всякая вещь бывает принесена на особливом блюде и особливыми людьми, кои все вооружены саблями и кинжалами”. В случае с сёгуном разница лишь в том, что прислуживавшие ему камер-юнкеры не были “вооружены саблями и кинжалами”.

После обеда сёгун на своей половине занимался государственными делами. Вся прислуга из Среднего покоя удалялась, и камергеры вызывали курьеров-делопроизводителей. В замке их было 5–8 человек, одновременно работали 1–3. Они поочередно зачитывали сёгуну донесения, рапорты, судебные решения. Правитель разбирал спорные дела, выносил свои решения и заверял чужие, ставил личную печать на документы.

Все бумаги делились на две категории: 1) подаваемые для ознакомления с уже принятыми в бакуфу решениями, 2) требующие личного решения сёгуна. В частности, два самых суровых приговора (смертная казнь и ссылка на острова) требовала личного утверждения сёгуна. В случае согласия правителя с уже принятым решением делопроизводитель прикреплял к документу заранее заготовленный корешок с грифом “Быть по сему” (укагаи но тори тарубэси). Если решение сёгуна не устраивало, он возвращал документ госсоветникам либо в том же виде, либо с надписью: “Для повторного рассмотрения”. Принимая от курьера бумагу, госсоветник низко опускал голову и молча выслушивал его слова, передающие волю сёгуна.

До 1684 года во время разбора сёгуном бумаг госсоветники ждали в соседней комнате. Однако в правление пятого сёгуна Цунаёси произошел неприятный инцидент. Двадцать восьмого августа 1684 года младший госсоветник бакуфу Инаба Масаясу (1640–1684) вызвал из комнаты ожидания своего начальника, главного советника Хотта Масатоси (1634–1684), и зарубил его рядом с разбирающим бумаги Цунаёси. Спустя месяц преступника казнили, но после этого случая в целях безопасности было решено увеличить дистанцию между сёгуном и государственными советниками. Им отвели другое помещение, а для сообщения с ними учредили должность курьера-делопроизводителя (торицуги). Однако и на эту скромную должность мог попасть только знатный самурай рангом не ниже хатамото, а в годы возвышения Янагисава на нее с удовольствием соглашались даже удельные князья.