Маркиза Бонапарта - Виктория Дьякова

В день свершения приговора над Невой стоял легкий туман, застилавший противоположный берег. Дворцовый мост был перекрыт войсками. Проведя бессонную ночь, Лиз смотрела на крепость из окон парадного зала в Мраморном дворце княгини Орловой. За несколько минут до четырех утра перед крепостью вспыхнул большой костер. Туман начал рассеиваться, и на его фоне нарисовались силуэты виселиц. Не утерпев, Лиза выбежала из дворца и по набережной Невы побежала к мосту, расталкивая теснящихся зевак. У моста стояли гвардейские гренадеры. Солдат Федот Воронов, узнав, пропустил княгиню, а его ротный не воспрепятствовал тому. Когда Лиз подбежала к крепости, – уже вывели приговоренных к ссылке. Все они были в парадной форме и при орденах. Солдаты несли за ними шпаги.

Никто из охранявших не посмел спросить у княгини Таврической, как она оказалась в крепости, каждый полагал, что уж у нее-то должно быть разрешение императора – у нее всегда имелось разрешение… Осужденные же взирали на Лиз с удивлением. Она смотрела на них, узнавая каждого: Волконский, Трубецкой, Анненков… Встретив взгляд Алексея, Лиз вынудила себя улыбнуться, из чудных зеленоватых глаз княгини скатилась непрошенная слеза. Он слегка кивнул ей, ободряя.

Привели пятерых смертников в серых балахонах с белыми капюшонами. Возведя на эшафот, им накинули капюшоны и одели на шеи веревки. Послышалась барабанная дробь… Лиз зажмурила глаза – она знала, что в России со времен царствования ее матери Екатерины никого не казнили, тем более людей благородного сословия.

Потом наступил черед «ссыльников». Им зачитали приговор, по которому они лишались чинов, орденов и имущества, сорвали эполеты и все награды – палач к ужасу Лиз бросил в их огонь. Над головой каждого из них сломали боевое оружие. Шпага Алексея никак не хотела ломаться, она сопротивлялась отчаянно… Не выдержав зрелища, княгиня Лиз потеряла сознание.

Очнулась она уже в Таврическом дворце – на кровати под пурпурным восточным балдахином. Рядом тихо журчал фонтан. Анна Орлова, сидящая в изголовье, наклонившись, прижалась к ее щеке – обе плакали.

Крымская лихорадка, обострившись, на многие месяцы приковала Лиз к постели. Доктор Шлосс, лечивший княгиню с юности, не раз приходил в отчаяние. Когда же состояние Лиз улучшилось, уже наступила осень следующего, 1826 года. Мысли Лиз сразу обратились к Алексею. Княгиня Анна, неизменно находившаяся рядом, сообщила ей, что Анненкова по этапу доставили в Тобольск, а окончательным местом ссылки для него избран Нерчинск.

Самую же невероятную новость Анна приберегла напоследок. Оказывается, княгиня Екатерина Трубецкая – теперь уже не княгиня, а просто Катя Трубецкая – добилась от императора Николая разрешения отправиться вслед за мужем в ссылку. Следом за ней собралась и дочь генерала Раевского Маша, ставшая недавно женой князя Сергея Волконского…

– Поехали в Сибирь? – недоверчиво спросила у нее Лиза. – И Николай разрешил?

– Катюша отреклась от всего, от последнего платка носового, так он замучил ее, – рассказывала Анна, вытирая холодную испарину со лба подруги. – Голая, считай, поехала, да еще мытарили ее по пути всякий, кому не лень. Ну а Маша… – Анна вздохнула, – Николай Николаевич, папенька ее, чуть с ума не сошел от горя, но ничто ее не остановило, даже от сына новорожденного отказалась, матери оставила. На Бога одного и надеется только…

Лиз помолчала, обдумывая сообщение Анны. Потом вдруг резко села на кровати, сбросив укрывавший ее поверх одеял верблюжий плед.

– Я тоже поеду, – решительно произнесла она, – пусть и меня он пустит босой…

– Но ты же не жена Алексею, – напомнила ей мягко Анна, – и не невеста. Ты ему вообще никто. А он женат – не забывай об этом…

– Все равно. – Княгиня наклонила голову, ее длинные волосы с тремя седыми локонами впереди упали на белоснежный шелк одеял. – Сама каторжницей пойду. Хоть кем! Не могу я здесь при Николае оставаться. Задыхаюсь я, задыхаюсь, Аннушка. Ты в монастыре укроешься, а я как?

– А что же Сашенька, сын твой? – спросила ее осторожно Анна. – Его тоже на каторгу поведешь? Сына покойного императора?

Лиз не ответила. Она опустилась на подушки и отвернулась к стене. У нее снова начался озноб.

Спустя несколько дней княгиня Потемкина все же известила императора письмом, что имеет намерение отправиться в Нерчинск, на рудники, на постоянное поселение…Получив такое послание, Николай Павлович забыл, что поклялся себе никогда больше не допускать Потемкину в Зимний – он послал в Таврический дворец курьера с приказом княгине немедленно явиться к нему, хоть здоровой, хоть больной. «И даже мертвой пусть принесут!» – кричал в запале.

Она предстала перед ним – изрядно похудевшая, пожелтевшая от болезни, но все так же исполненная достоинства дочь великой императрицы. Анна Орлова ждала ее в приемной, готовая в любой миг прийти на помощь.

В который раз уже, глядя на Лиз, Николай невольно вспомнил, как часто прежде, подпевая матери и осуждая своего старшего брата Александра, он втайне завидовал ему, мечтая об этой женщине. А вот теперь, поругав все его мечты, все его надежды, лелеемые с юности, она собралась в Сибирь за гусарским генералом, даже не соизволив заметить его императорской симпатии…

– Я прочитал, сестрица, что вы в ссылку отправиться желаете, – начал он сухо, и тон его не предвещал ничего хорошего. – Так, так… В ссылку… Пешком пойдете? В Сибирь, как по молодости случалось – до Кронштадта, – напомнил он ей язвительно, но Лиз и бровью не повела. – Нет! – взбешенный ее невозмутимостью, император вскочил и ударил кулаком по столу так, что зазвенела хрустальная чернильница и перья в подставке подпрыгнули. – Не будет этого! – гремел он, подбежав к княгине. – Вы на кого равняетесь, на девок шаловливых, которые вам в подметки не годятся?! На госпожу Лаваль, иностранку мелкую, которая теперь по мужу княгиней Трубецкой прозывается? Точнее, прозывалась, – исправился он и продолжал: – На непослушную, неблагодарную девицу генерала Раевского, которая своего папеньку ни в грош не поставила? А он кровь за Россию проливал! Вы за ними следовать хотите? Вы… – задыхаясь от гнева, император замолчал и сжал кулаки. Потом, набрав воздуху, проговорил уже спокойнее: – Вы, позвольте мне спросить, Елизавета Григорьевна милейшая, так память брата моего почившего уважить желаете? Или отца с матушкой? Чтобы все они в гробах перевернулись, что ли? Или сына своего наградить на всю жизнь оставшуюся? Не Тавриду ему – гроша ломаного не дам, так и знайте. За Машей Раевской она… Той – двадцать лет, простите, конечно… Ума у нее еще не набралось. И потом, – император понизил голос и, подойдя к Лиз вплотную, почти что прошептал: – Софья Алексеевна, матушка ее, – женщина, без спора, во всех отношениях достойная, но не русская императрица, как ваша! – повторил он громогласно. – Никогда не позволю! Никогда! И заберите бумагу свою, – он бросил Лизе в лицо ее прошение. – Я вас лучше здесь в Петропавловском каземате сгною, чем позволю государскую фамилию позорить. А самовольничать станете, как привыкли, – растопчу! – Он отвернулся к окну, давая понять, что говорить больше не о чем.